Заимствованное отсюда название цикла поначалу получает (как это свойственно палитре Херсонского) едва уловимый оттенок иронической горечи — ибо ризы владыки отнюдь не без пятен; но горечь эта рассасывается, и прописные литеры в последней, за смертным пробелом, строке говорят об оправдательном приговоре, который, еще до суда Божьего, выносит суд поэта. Этот редкий баланс справедливости и милосердия и есть искомая — художественная — правда, совпадающая для меня с правдой исторической.
Ирина Роднянская
Мой герой на руке своей оголяет нерв
1972 году в издательстве “Прогресс” вышла солидная антология английской и американской поэзии на английском языке. Я эту книгу время от времени не без труда почитывал, подчас открывая ее просто наугад. Вот так и набрел на 410-ю и две последующих страницы с тремя небольшими стихотворениями Дилана Томаса — и был буквально заворожен их звуковой мощью. Я попробовал переводить, записался в Библиотеку иностранной литературы, переписывал стихи в тетрадку.
В 1976 году в том же “Прогрессе” вышел переводной сборник четырех английских поэтов — Роберта Грейвза, Теда Хьюза, Филипа Ларкина и Дилана Томаса. Не скажу о томасовских переводах из этой книжки ничего плохого, это было бы как-то некорректно, но и ничего хорошего тоже не скажу. Изощренный фонетический рисунок стихов Дилана Томаса ставит переводчика перед почти непреодолимыми трудностями.
Время от времени я возвращался к попыткам перевода, обзавелся — лет пятнадцать назад — полным собранием его стихов и уже совсем недавно набрел в Интернете на записи его голоса... Говорят, что своей необычайной популярностью Дилан Томас во многом обязан выступлениям на радио и записям стихов на грампластинках. Слушая его удивительное чтение, можно в это поверить.
Уже первая книга — “18 стихотворений”, — изданная в 1934 году, принесла двадцатилетнему поэту известность в кругу ценителей и знатоков. И хотя писал он мало и медленно, слава его — к чести английских (а в последние годы его жизни и американских читателей) — росла с каждым годом. А ведь особая причудливость, какая-то “вспыхивающая” образность и мрачная метафизика его стихов не так-то легки для восприятия.