Новый Мир ( № 4 2010)

Пишу я это не для того, чтобы крохоборски упрекнуть Садулаева за мелкую неточность: на качестве текста она никак не отражается. Делов-то: при переиздании исправить одно слово, поменять хорьков на кротов. Однако эта крохотная деталь подсказывает, что буколические картинки довоенного Шали не столько явление подлинной памяти, сколько литературный прием. Говорю не в упрек автору, ибо хороший писатель должен уметь как раз сочинять, конструировать мир, а не припоминать случаи из жизни. А прием этот отлично работает: чем крепче связь людей с природой, тем более противоестественными кажутся действия тех, кто сбрасывает на село бомбы, тем сильнее эмоциональное воздействие такой, к примеру, картины: «Ты спешила к бомбоубежищу, уже полуслепая, с больными ногами, под руку со своей подругой и соседкой, любимой всей округой русской медсестрой, ее звали тетя Дуся, ее все помнят, она хромала от рождения, военный летчик, забавляясь, стрелял в вас из пулемета, а ты заплакала и села на обочину. Потому что не могла идти быстрее на усталых, исковерканных отложениями и вздувшимися сосудами ногах, и тетя Дуся села рядом и тоже плакала».

Тут есть одно важное слово: военный летчик стреляет,забавляясь.И когда старая русская женщина, мать повествователя, грозит летчику кулаком и посылает проклятие и небо покрывается тучами, а летчика сбивают «одиночным выстрелом из АКМ», находят на земле запутавшимся в стропах парашюта и перерезают ему горло, то у читателя возникает чувство, что само небо наказало садиста.