— Скоро стемнеет, пап, — сказал я, — пошли домой.
— Ничего, не заблудимся. — Он отряхнул ноги и стал натягивать носки. — Тут недалеко живет мой знакомый ворон, я тебе рассказывал о нем?
— Да, рассказывал.
— Никогда не видел таких больших воронов. Когда я иду к реке, он встречает меня карканьем и кружит надо мной. — Отец выпрямился и спрыгнул на сушу. — Как ты думаешь, что он хочет сообщить?
— Не знаю.
Мы помолчали, наблюдая течение реки. Послышался шум приближающегося к берегу небольшого парома с телегой, груженной мешками. Пьяный возница болтал что-то под руку пожилому паромщику в широкополой войлочной шапке, не спеша, солидно орудующему длинным бугелем. Возница затянул песню, и мы засмеялись.
— Вот счастливый человек, — сказал отец.
Я подошел к нему и сжал его руку. Он ответил на мое рукопожатие.
— Трудно будет нам с тобой, сынок.
— Почему же, — возразил я, не совсем понимая, о чем идет речь, — с нами мама, Жужу, Залинка, джичи.
— Э, — отмахнулся он, — они женщины. Ладно, идем домой.
Мы пошли полем, я еле поспевал за ним — отец всегда ходил быстро. Внезапно он остановился и сел на траву, держась за сердце.
— Тебе плохо? — спросил я.
— Сейчас пройдет. — Он стал скрести костяшками пальцев ребра под левым соском. — “А на мечтах сидят мухи!”
— Что с тобой, папа? — забеспокоился я.
— “А на мечтах сидят мухи!” Неплохие стихи! Автора этих строк упекли в сумасшедший дом, где он по-настоящему свихнулся. Сначала обвинили в изнасиловании какой-то проводницы, а потом упекли в дурдом.
— А что, он умер? — сказал я, чтобы преодолеть жалость к отцу.
Он лег на землю и подложил ладонь под голову. Смеркалось, и при свете выплывшей луны лицо его казалось бледным.
— Ца-арство ему небесное! — протянул отец. Он был, конечно, под градусом, и его беспокоило сердце, но чувство ответственности за него угнетало меня. Отец угадал мои мысли и сказал: — Тарсга ма кан, не бойся, все будет нормально. Ты же мужчина.
— Да, — согласился я, — все будет нормально. Всегда.