Новый Мир ( № 5 2002)

Вообще “серебряновечный” Петербург как фрагмент биографии Вяч. Иванова исследователю не вполне близок и, пожалуй, не особенно интересен — достаточно посчитать, сколько страниц занимает он в книге3. Автор вскользь упоминает обо всем, что роднит Вяч. Иванова с эпохой, — так, по поводу конструирования поэтом собственной биографии он ограничивается одним полемическим замечанием и больше к этому вопросу не возвращается — подчеркивая то, что их разделяет. Те же черты близости к литературным и бытовым нормам серебряного века, которые Аверинцев у своего героя все же фиксирует, оказываются чертами сугубо отрицательными: “С чем у него были трудности, долго были, — как у всей культуры, у всей эпохи российской и всеевропейской, к которой он принадлежал... так это уж скорее с понятием заповеди, простого и однозначного Божьего запрета на грех”.

Некоторые естественные следствия такого взгляда на эпоху “башни” не могут, однако, не вызвать серьезных возражений. Это относится в первую очередь к попытке представить путь Вяч. Иванова в 10-е годы как преодоление только что завершившейся символистской эпохи. Доказывая этот тезис, Аверинцев опирается на стихотворение “Разводная” и на черновой набросок “Перевал”. Однако “Разводная”, по словам самого Аверинцева, “в контексте биографического момента” приобретает “довольно конкретный характер” (кстати, стихотворение это написано тремя годами позднее даты, указанной исследователем4), а невозможность делать какие-либо серьезные заключения на основании чернового наброска должна быть вполне очевидна автору, пишущему о “сугубо иерархизированном” ивановском поэтическом корпусе.

Еще того меньше может свидетельствовать об отходе Вяч. Иванова от своего “башенного” периода его сближение с кругом В. Эрна — П. Флоренского, тем более что сам же Аверинцев очень точно определяет последнего как “богослова русского символизма”. Неославянофильские настроения Вяч. Иванова второй половины 10-х годов — даже если не брать в расчет ни “славянофильствовавшее” время, ни проявление подобных же настроений у “башенного” Вяч. Иванова — говорят лишь о его сближении с несколько иной фракцией русского символизма (разумеется, в широком понимании термина), нежели та, к которой он принадлежал раньше, — перемена, в любом случае не носящая “качественного” характера.