Оставались электронные письма, эсэмэски “от одной его поклонницы”. Бессилие ждать смерти и невозможность ее не ждать, закрыть на нее глаза, что по большей части прекрасно удается здоровым людям, — вот обстоятельства иссякающей жизни. Он читает молитвы — плохо понимаемая, монотонная кириллица приносит облегчение, но, помимо монотонности, автор, как бы спохватываясь, торопится заметить, что и чудодейственную силу молитв никто не отменял, — и тут ясно чувствуется, как слаба его вера и насколько малое утешение он способен найти в религии, как практически любой человек нашего времени. В “Лупетте” Павла Вадимова, книге, где главный герой также страдает от рака, тоже без малого нон-фикшн, есть священнослужитель, который читает канон в то время, как сосед по палате читает медицинскую литературу, мало находя утешения в каноне, — во всяком случае, так это выглядит в глазах наблюдателя; но, может быть, потому, что сам наблюдатель не живет в вере, в этой особой горячей плазме — в состоянии, действительно облегчающем страдания.
Близость смерти позволяет совершаться удивительным вещам: Галя, молодая женщина (рассказ “Абонент временно недоступен”), которая при других обстоятельствах, вполне возможно, была бы любовницей героя, приезжает в гости к Олегу и его жене Наде, гуляет с ними по городу — прощаясь, мудрая жена не едет с мужем и гостьей на вокзал, у нее другие дела, и даже великодушнейший с помадным следом поцелуй, даже “Приезжай еще! Ждем!” — и вот Галя рыдает на его груди: “Она целовала сухие губы Олега. Щеки, лоб, подбородок, опять губы. Как она плакала… Олег гладил ее волосы, лоб. Он знал, что это должно было случиться.
Он просто оцепенел или отключился. Только слышал: „Не умирай, прошу тебя,
останься со мной. Ты мой, понимаешь? Ты мой…””
И пусть впечатлительная девушка никогда бы в действительности не поменялась местами с женой умирающего — но на миг она почувствовала, каково это, ее тоже коснулась спасительная близость смерти, перед которой нелепо и смешно грешить в том, прежнем, “прижизненном” смысле слова: например, впутываться в тяжелый и ненужный адюльтер…
Выходит, не все так просто, и мы имеем дело не только с исповедью, но — практически — с проповедью. Да, эта книга для многих окажется убедительнее слов, говоримых с амвона. Она просто повествует о простом, и под взглядом рассказчика добро и зло становятся удивительно, первобытно различимы.