Новый Мир ( № 5 2012)

Стихи Бельченко, плотно насыщенные христианской символикой (Иордань, крест, вода как очищающая стихия, рыба — «плотве, плоящейся в Ирше, / была поимка по душе — / единой плотью с рыбарём / становится доплывший в нём…»), все же отличаются той плотностью и плотскостью, тем сродством всего со всем, что характерны для украинского народного мировоззрения. Земледельческий космос  с его языческими обрядами уживается с христианской культурой на первый взгляд естественно и мирно, однако это сосуществование полно подспудных и темных течений. Это подспудное, темноватое течение  все отчетливей проявляется в лирике Бельченко. Метаморфирующие, живые, но неопасные городские пейзажи сменяются далеко не благостными пейзажами «природными», живописно-опасными, губительными и в то же время — живительными (живая/мертвая вода — несколько даже навязчивый мотив лирики Бельченко). Здесь языческое темное («Костёр, как в воронку, уходит в луну, / И бездну увидеть ещё не одну / Успею, телесно тебе изменив, / Предопределив разрыв…») постепенно, неохотно уступает христианскому началу («Кто спит на земле — тот едва отделён / От силы хтонической, выбившей вон / Все донья, подкравшейся в плаче обид, / Выблёвывающей стыд. // Но реки — на то, чтоб отмыть добела. / А ты  приютишь меня там, где была / И прежде — где рана в предсердье твоём, /Бессрочный ее объём»[10]).

Но все же уступает…

 

Геннадий КАНЕВСКИЙ

 

[10]Б е л ь ч е н к о  Н а т а л ь я. В сердцевине покоя. — «Новый мир», 2011, № 3.

Страх вселенский

 

Л ю д м и л а   С а р а с к и н а. Достоевский. М., «Молодая гвардия», 2011, 825 стр.  («Жизнь замечательных людей»).

 

Людмила Сараскина написала о Достоевском свою книгу, авторскую, и нет ничего удивительного в том, что именно она стала автором этой книги, издав до этого монографию о «Бесах»[10]и выписав две по-настоящему загадочные фигуры, демонов Достоевского в женском и мужском обличии: Аполлинарию Суслову[11]и Николая Спешнева[12]. Эти работы были опубликованы в девяностых — и я с тех пор ее читатель. Но нерв всего, что Сараскина писала, то есть ее главная все-таки тема, — по-моему, она из «Бесов». Спешнев, которого извлекла она как двойника из неведомой глубины образа Ставрогина, — вот открытие. Это же и тайна Достоевского, самая мучительная. То есть я хочу сказать, что в этой истории, как мне кажется, Сараскина открыла и показала что-то большее, чем изложение еще одной биографии писателя.