Новый Мир ( № 6 2005)

похожей на любовную записку, перебираешь четки тех времен,

где темных граждан юный фараон учил молиться солнечному диску.

Еще Эсхил Шекспиру не писал, и подымался к жарким небесам

от жертвенников запах керосина. Заветный луч в восторге обнимать.

Сгубить жену, но чтить царицу-мать и казнь принять от собственного сына.

Где дочери? Где внуки? Где отцы? Идут ко дну матерые пловцы

во времени, музыка роговая — не роковая — щурится на блик

зари, и твой убыток невелик. Быть, изгибаться. Улочка кривая,

язык развалин, бедности, беды, двурогой жизни. Старые сады

спят молча, не испытывая страсти. И снова просишь, но уже на том

наречии, в котором Эхнатон не разбирался: погоди, не гасни.

 

*    *

 *

Смеется, дразнится, шустрит, к закату клонится,

бьет крыльями, шумит и жалуется, что скучно.

Кто ты у нас — капустница? Лимонница?

Так суетлива, так прекраснодушна.

Лет восемьдесят назад в растраве питерской

тебя, летающую по будущим могилам,

узнав навскидку из окна кондитерской,

воспели б Осип с Михаилом,

они воскликнули б: “О Господи, жива еще,

не верящая молоту и плугу!” —

и, поперхнувшись чаем остывающим,

взглянули бы в глаза друг другу.

Чем долго мучиться и роговицу заволакивать

балтийской влагой, ты обучишь сына

своих сестер, как бабочек, оплакивать

и превращать окраины в руины —

там диамант фальшив, как песня пьяного,

и царствуют старухи-домоседки —

кочевница моя, заплаканный каштановый

свет, спящий на октябрьской ветке.

 

*    *

 *

Взмолится дева, художник нахмурится, лебедь заменит на демона —

и побредет привокзальною улицей — где я, откуда, зачем она?

Как же изогнуто небо родимое, как коротка несравненная повесть!

Как же запутаны неисповедимые тропы Господние, то есть

так исковерканы, так измочалены — страшно, полого ли, круто —

здравствуй, подвинься, начальник печальный, — и засыпаешь, как будто

к свежей болячке, ночью молочной, вдруг прижимаешь с надеждой особой

лист подорожника с дачной обочины — дикорастущий, нетрудоспособный.

 

*    *

 *

А. Ц.

Прятки, салки да третий лишний. Есть о чем еще погадать

тем, кто ставил на промысел вышний, на господнюю благодать,

так одни, страстотерпцы пламенные, хлещут каменное вино,

а другим достается анима, словно выигрыш в домино —

словно приз дворовый и проигрыш — штукатурка, липы, стакан

белой головки. Ничем не покроешь эту участь, пыльный накал

сорокасвечовый. А время ёмкое пузырится, шипит, суля

топот конский да путь с котомкою. Что случилось с тобой, земля,

отчего ты сыра и так негостеприимна? Скупа, гола.

Ах, любила — только не всякого. Не жалела, не берегла.

Книга Синана