себе эмпэтришную “Мельницу”. Загружаюсь, выруливаю… Агитки
на заборе, календарики изо всех щелей, шарики в воздухе, ролики в телике:
все хотят в депутаты! Депутаты хотят всё. А город хочет гламур.
Ты хочешь моря,
а я вот — берега…
За тех, кто на берегу, кого не берегу, за тех, кто, держа удар,
комкает платок, вглядывается в горизонт, ждет возвращенья,
я отдал бы голос, и слух, и зренье, и этот напрасный дар!..
Чтоб получить — прощенье.
* *
*
Двадцатое августа. Последняя жара… От трассы вбок четыре километра пыли.
От горизонта до горизонта сады и дома-скворечники, которые построили и забыли.
Ржавые ворота скрипят… из сторожки никто не выходит. Сторож спился, нового не нашли. Вечер, а все равно жара…
Это дитя перестройки: по три сотки на северном склоне, полчаса
от города на электричке и пешком еще полтора.
Папа, мы этот домик рубили в восемьдесят пятом, в ноябре… Шкурили бревна.
В транзисторе шел концерт, посвященный милиции. Первый снежок ложился тонко и ровно.
Вон там был орешник — где остов Катиного сарая зарос малиной
и вишней-дичком.
Ветер метался меж склонами — как будто черт во фраке летал
над оврагом, махая фалдами и смычком.
Корзина ранета-падалицы, два ведра картошки с горошину, корявой
морквы коробка из-под печенья…
Мама, все уже бросили эти сады, брось и ты это мученье!
У отца два инфаркта, нога не ходит… в гору от паровоза — у тебя одышка небось?
Ну, чего улыбаешься виновато? Чего отмалчиваешься? Брось, говорю, брось!..
Я ж не могу вот так, каждую субботу с кошелками, дерьмом, рассадой
по этим холмам мотаться,
а потом отправлять механика на мойку и в ванной от запахов оттираться!
Ну, чего улыбаешься, чего молчишь? Кому оно надо, мам? Скажи, кому?..
Хочешь, возьму вам участок в городе? Только скажи: осенью и возьму!
А мама опять улыбается. Улыбается и молчит… И отец
заводит домкрат под угол: мол, надо менять венец.
Остров Цейлон
I
Укутанное парусиной тело погружается в океан, с каждой саженью ускоряя падение. Вода прозрачна, и до залежей глубинной тьмы путь неблизкий; течение сносит мертвеца все дальше от мгновенного взлета кружевной пены, уже затерявшейся среди волн, сквозь белесую зыбь, к неизбежному мраку.