В тот же день нам вручили передачи. Я получил целый мешок, и на другой день нас повезли к поезду. Не хватало “черных воронов”, и мою группу повезли в открытом грузовике. Хотя и накрапывал дождик, но было хорошо. Видеть зеленый Киев, любимый город, где я по-настоящему осознал себя… Тоски не было. Поживем — увидим. Сгрузили нас на площадке возле железной дороги. Набралось порядочно. Кругом конвой, собаки. “Присесть на корточки!” — приказ. Все выполняем. Хорошо быть мальчишкой! Никаких мыслей о несправедливости, о поломанной научной карьере, о будущем. С любопытством рассматриваю тех, кто сидит рядом на корточках, оглядываю конвой, собак — интересно.
В вагоне настроение поубавилось. Нравилось, что назывался вагон “столыпинским”, — отзвук революции. Но уж больно густо нас набили. Это обычное купе, жесткое, но с решетками на окне и на дверях. И нас там человек двадцать. Но как тронулся поезд, стало, как всегда, свободней. Кто сидит на скамейке, кто на полках, кто на корточках на полу. Знакомимся и становимся друзьями. У самых дверей грузный мужчина с козлиной бородкой. Сразу видно — оптимист.
— Меня спрашивают, за что посадили, — я говорю: за бородку. Говорят, похожа на клинышек Троцкого.
И басовито смеется, хотя многим еще не до смеха. “Хорошо, когда кто врет весело и складно”. Ох, как жаждет душа этой разрядки! Фамилия оптимиста — Ладонюк; у него больное сердце, и он сел около дверей с решеткой, где воздух посвежее. Я забился на полку и сижу на корточках. Ничего, к ночи можно растянуться на полу, под скамейками. Обширен божий мир. В большинстве здесь рабочие, но ко мне они расположены: я не подписал на себя ничего. Подписавшие остались ждать суда. Через пару лет, уже на Воркуте, я узнал их финал. После процесса над Зиновьевым, Каменевым и КО они поняли, что шутки плохи, и стали отказываться от своих показаний. В феврале 1937 года приехала военная коллегия, и каждому на час дали огромный том обвинительного заключения. На суде каждый говорил, что отказывается от прежних показаний, и приговор был — расстрел.
А ты, значит, уцелел, как Абрамушка-дурачок… Самое простое и впрямь оказалось спасительным. А человек не может не боготворить то, что спасло ему жизнь. Меня же простота погубила, и, стало быть, я должен ее демонизировать…