Новый Мир ( № 6 2012)

В постоянной рубрике «Исторические портреты» старший преподаватель Института законоведения и управления Всероссийской полицейской ассоциации (так! —П. К.) из Тулы пишет о полузабытом военачальнике Первой мировой, генерале от инфантерии, главнокомандующем армиями Северо-Западного, а затем Северного фронта. Этот человек сыграл ключевую роль при отречении Николая II (именно ему Н. Рузский во многом был обязан своей карьерой, Рузскому царь доверял особо) и оказался единственным человеком, которого государь впоследствии не простил. «Генералы полагали, что переворот станет верхушечным, не затронув широких масс населения и самого государственного устройства России. Простой размен одного царя на другого — так заверяли генералов оппозиционные политиканы, и генералитет невольно сыграл роль катализатора революционных событий». Поневоле вспомнишь фразу будущего страстотерпца Николая Романова из его дневника: «Кругом измена, трусость и обман». К Рузскому, конечно, тут относится первое — измена; трусом и обманщиком он не был.

Временное правительство поначалу не забыло его услуг, потом генерал Алексеев, после отставок Милюкова и Гучкова, увел в отставку и Рузского. В Красную армию резко постаревший генерал вступать не захотел и был расстрелян большевиками в октябре 1918-го в Пятигорске.Просто, в числе 106 заложников по делу, к которому сам он, собственно, никакого отношения не имел. Ничего личного, как говорится.

 

Борис Парамонов.Только детские книги читать. — «Звезда», Санкт-Петербург, 2012, № 4.

«В Соне нравилось то, что она проститутка. Дать такой фон „добру” — значит, сразу продемонстрировать объемность бытия, ненужность любых моральных суждений. Это отнюдь не „обратное общее место”, как определял Тургенев основной прием Достоевского. Или скорее: попробуйте сами так обернуть любое общее место. Здесь нужна гениальная смелость, „лирическая дерзость”. Гениальность, выясняется, — проста, но такая простота мало кому дается.

Вернув книгу в библиотеку и поделившись впечатлениями, я убедил старушку в полной моей адекватности любому чтению, и она без разговоров выдала мне второго Достоевского. Это был „Идиот”. Наступило разочарование. „Идиот” — вещь неудачная, неудавшаяся, и незачем это скрывать, от Достоевского не убудет. „Христос” получился необъемным, одномерным. Разве что была в нем комичность, а надо было дать демоничность. „Тихий демонизм” Христа, „христианский дионисизм”. Демонизм в „Идиоте” ушел к мелодраматическому Рогожину. А Христу в пару и впору Великий Инквизитор.