Новый Мир ( № 7 2000)

Впрочем, один раз он таковым все-таки оказался. Во сне. Декабрьским утром 1924 года Корней Иванович записал в дневнике: “Снилась „вдовствующая императрица”, которой никогда не видал... Очень ясно: лицо с кулачок, старушка. Сидит на диване с Марией Борисовной, шушукаются. А я беру „Чукоккалу”: „Ваше величество, дайте автограф”. Дело летом, на даче. Солнце. Приснится же вздор — безо всякой связи с событиями...”

Между тем предчувствия событий и сами события отражались в “Чукоккале” на протяжении всей ее жизни: перемены режимов, войны, культурные сдвиги, мифы — все, все.

Иногда зеркало кривилось, могло сбить с толку. Вспоминая о записях и рисунках времен Первой мировой, Чуковскому в своих предсмертных комментариях пришлось объясняться: “...иной читатель, пожалуй, подумает, будто во время войны мы только и делали, что забавлялись альбомными виршами. Такое заключение было бы крайне ошибочно. Из участников „Чукоккалы” и Бенедикт Лившиц и Гумилев ушли на фронт добровольцами, Репин с утра до ночи работал над своими полотнами, Евреинов писал свою трехтомную книгу „Театр для себя”, так что „Чукоккала” была для нас отдыхом, отдушиной, своего рода „пиром во время чумы”...”

Кажется, говоря здесь о “пире”, автор подразумевает что-то вроде доброго карнавала в бахтинской аранжировке.

Интересно, помнил ли он, когда писал эти строки, свою дневниковую запись 1957 года: “Как отвратительны наши писательские встречи. Никто не говорит о своем — о самом дорогом и заветном. При встречах очень много смеются — пир во время чумы, — рассказывают анекдоты, уклоняются от сколько-нибудь серьезных бесед...” Вот такие “пиры”.

Замечательно в этой связи участие в альманахе тех, кого этот, один из самых ярких, литературных критиков серебряного века безжалостно уничтожал в своих ранних статьях. Например, поэта Александра Рославлева, которого, пользуясь выражением Розанова, Корней Иванович заживо “закопал” под заголовком своей знаменитой статьи “Третий сорт”.

Убежден, что внимательный читатель четырехсотстраничного тома оценит работу составителя. Волей случая автор этих заметок был частым свидетелем многолетнего и ежедневного труда над книгой. Труда рукотворного, не разгибая спины. Здесь я, пожалуй, в последний раз открою “Дневник” хозяина альманаха: “Вчера разбирали с Люшей (Еленой Цезаревной Чуковской. —П. К.) „Чукоккалу”, которую она знает гораздо лучше, чем я. Очень весело было работать вместе...”