Новый Мир ( № 7 2003)

В исследованииАнны Бродски“„Лолита” Набокова и послевоенное эмигрантское сознание”, входящем в этотблок,читаем: “Это воистину шокирующий шедевр, — и ослепительный, но одновременно тревожный образ Гумберта Гумберта не поддается простой концептуализации”. А какой? “Однако, по моему мнению, сила и глубина конфликтов, сформировавших Гумберта — его порочную жизнь и его блестящее искусство, — обретают смысл лишь в зловещем свете („зримой тьме”) (внимание! —П. К.) —Холокоста. <...> Лишь после того, как массовая бойня Второй мировой войны обнажила всю глубину и вездесущность человеческой способности ко злу, давнишний интерес Набокова к жестокости смог по-настоящему проявить себя”.

Анатолий Найман.Все и каждый. Роман. — “Октябрь”, 2003, № 1, 2

По-моему, это один из лучших романов писателя. Как всегда, скрупулезно прописанный, он содержит в себекак бынесколько зеркал-судеб, которые “скрепляют” отчетливая фигура главного героя — архитектора Андрея и не фантомная, но укрывающаяся за обыденным “величием” и “пошлостью” жизни всех и вся фигура его бывшей жены, по-евангельски названной Марфой. Не знаю, читая эту вещь, я понял ее как историю приближения-удаления к тому / от того, что люди религиозные именуют “воплощением”. Главный персонаж — органическая частица своего времени, усвоенных нравов и морали — постепенно выходит из безусловного летаргического сна, свойственного миллионам соотечественников, а не только его “староноворусскому” окружению — кстати, состоящему отнюдь не из монстров, а изнаучившихся жить, в чем-то даже трогательных циничных господ. Выходит медленно, обрастая заслуженными потерями и приобретенным “вторым зрением”. Вопрос: куда? К себе? К ступенькам, ведущим на предпоследнюю “строительную площадку” (еще не вполне осознаваемую), освоив которую он окажется перед лицом Господа?

Очень компактный и лиричный, роман кажется длинным из-за присутствия в нем эпической интонации. Во всяком случае,времяв нем дышит не схемой, но пережитым и продолжающим переживаться опытом. Автор сочинения, как всегда, аптекарски точно навешивает событийную и “моральную” нагрузку на своих героев, среди которых со временем появляется и Анатолий Найман. Замечу, что в повествовании как-то особенно отсутствуют резкие краски, полярности иделения на. И не так уж много “узнаваемого”. Кроме, пожалуй, боли, которая, к счастью, не торопится выступать вперед, охотно представляться читателю и брать его за пуговицу.

См. также:Анатолий Найман,“Б. Б. и др.”. (Часть третья) — “Октябрь”, 2002, № 3.