Новый Мир ( № 7 2005)

На веранде сизого бетонного ящика сидел бородатый человек в мучительно знакомой военной форме, меня поставили перед ним — что-то и в этом было знакомое… А, “Христос и грешница”.

Исполняющий роль Христа внимательно вслушался в общий галдеж и просветлел чернобородым ликом. “Москва?” — дружески спросил он у меня. “Петербург! — ответил я и тут же поправился: — Ленинград”. — “А я учился Москва”, — с гордостью произнес квази-Христос и поднялся с белого пластикового кресла. И до меня наконец дошло, почему столь знакомым мне показался его поношенный мундир — это был мундир офицера Советской Армии. Правда, говорил по-русски он уже с большим трудом. “Брежнев”, — показывал он на меня, “Арафат”, — переводил на себя, “Дружить! — изображал он объятия и завершал: — Вместе! Мы! Сила!”

Это было так несообразно с тем, чего я ждал, что лишь полная уверенность в бредовом характере происходящего не позволяла мне ощутить всю потешность ситуации. Тем не менее все же просверкнула надежда, что у меня еще сохранилась последняя норка — высматривать окружающие нелепости и мудро над ними посмеиваться, — пожалуй, я уже выстрадал это право. Вот только что делать, если не смешно? Да и к чему потешности, если некому о них рассказывать?.. Не Брежневу же…

Мы вдвоем уже сидели рядом на пружинящих пластиковых креслах, а совершенно очаровательная кудрявая девчушка лет пяти восторженно взирала на нас прекрасными чернейшими глазищами, застенчиво показывая двумя пальчиками латинскую букву “V”, похожую на изображение зайчика. Она светилась самым прекрасным, что только бывает в детях, — бескорыстнейшей вовлеченностью во взрослые грезы. В конце концов, побеждает тот, чья сказка сильнее опьяняет, и, может быть, они нас уже одолели, остальное — дело техники. Причем нашей.

— О чем ты мечтаешь? — ласково спросил я этого черного ангелочка, и она смущенно что-то пролепетала.

Взрыв восторга. Сверкающие черные глаза, сверкающие белые зубы.

— Он хочет, чтобы всех евреев убили, — с гордостью перевел мой сосед по креслу.