Нина Алексеевна Ольхина обладала изумительным по красоте профилем (“Самая красивая шея в Ленинграде, — так охарактеризовал ее один мой приятель. — В детстве я был влюблен в ее шею страстно, патологично, — и ходил в театр с единственной целью — полюбоваться на шею Ольхиной. Не важно, на какой спектакль!.. Не важно, что там и как!.. В период культа личности шея Ольхиной — одно из самых счастливых воспоминаний моей жизни”), трубным иерихонским голосом и... комплексом давно не играющей главные роли актрисы. А ведь это она выходила на сцену вместе со Смоктуновским в “Идиоте” в роли Настасьи Филипповны.
И вот теперь едва прикрываемая юмором злость на Гогу, который, видите ли, сплавил ее в руки какому-то “мальчику из самодеятельности”, переходила в злость на себя, на свою судьбу и на меня как главного виновника нынешней ее неудачи. “Ссылка на Малую сцену” — это наказание смерти подобно. Нина Алексеевна изрядно помучила меня на первом этапе работы. В силу своего звания могла позволить себе больше, чем другие. Это потом пришла ее искренняя доброта по отношению ко мне и к Юре, вместе с восторгом от участия в таком “необыкновенном” спектакле, каким оказалась “Бедная Лиза”. Успех в театре делает чудеса: то, что совсем недавно поносилось и вызывало отвращение, мгновенно делается самым дорогим и любимым. Не будем осуждать Нину Алексеевну. Но сколько крови потеряно, сколько моих нервов ушло на всякие глупости, недостойные нормальных людей искусства.
...Однажды Нина Алексеевна сказала мне: “У-тю-тю!”
Что это значит? Вот и я поначалу не знал, что это значит. Проводя репетицию какого-то куска, я распалился и долго что-то объяснял. Закончив, по своему обыкновению спросил стоявших на сцене актеров:
— Понятно?
И вдруг вперед выступила вечно милая Нина Алексеевна и, мило улыбаясь, мило произнесла:
— У-тю-тю!
Я, естественно, не понял, что означает сие междометие, и не преминул тут же спросить об этом. Все так же мило улыбаясь, Нина Алексеевна рассказала мне, что был-де когда-то в дореволюционные годы режиссер по фамилии Санин. И репетировал он что-то в Малом театре. И долго рассказывал его корифеям, как и что надо играть в той пьесе, которую ставил. И в конце своей речи он спросил:
— Понятно?
А среди корифеев был Пров Садовский. Он возьми да и скажи в ответ Санину со сцены только вот это одно-единственное слово:
— У-тю-тю!
Надо сказать, я совершенно растерялся. Удар страшной силы ниже пояса. Как тут быть? Ну, “мальчик из самодеятельности”, давай придумывай что-нибудь, спасайся!