Новый Мир ( № 7 2007)

Хуторяне его не выдали, не сказали комиссарам, что он у ополченцев за командира был, — своих еще не выдавали. Старик избежал расказачивания, когда, захватив хутор или станицу, красные всех подозрительных расстреливали для устрашения. А все ж, в свои восемьдесят, погиб в тюрьме — спустя десять лет, по доносу.

Удачливый в хозяйственном деле, построивший новый дом, он не противился распоряжениям власти: свел в колхоз скотину, отдал на общее дело сельскохозяйственные машины. Но язык острый куда спрячешь.

Идет он как-то раз из станичной церкви к себе на хутор. По дороге встречается местный стукачок:

— Куда, дядя Василий, ходил?

— Да вот, парень, трудодни носил в станицу на базар продавать, — и показывает тощий узелок.

Не спустили ему эти “трудодни”. Раскулачка в разгаре, взяли старика и отправили в тюрьму за пятьдесят верст, в хутор Фролов при железнодорожной станции Арчеда.

Домашние его сами недоедали, а все ж собрали гостинчик — банку топленой сметаны-каймаку. Послали в тюрьму с одним местным человеком.

В эти дни младшая внучка арестованного рассказывает матери, заливаясь горючими слезами:

— Вижу я, маманя, такой сон: барак Морозов будто весной заиграл, а по той воде деданины чирики плывут...

— Беда, беда! — заголосила “маманя”. — Уморили папашу анчихристы проклятые...

Тот человек, которому каймак для передачи давали, вернулся и рассказывает:

— Плохие дела. Сметанку я вашему деду довез, пробовал ему дать, а он на нарах в камере лежит, не подымается, отходит...

Старший урядник принял свой конец на тюремных нарах. Правда, невиданное дело — прислали вскоре после его кончины на хутор бумагу, что за стариком, умершим в тюрьме, ни уголовной, ни политической вины не значится.

С зятем его, моим прадедом, дело было так. На службу он ушел на рубеже веков и все служил: японская война, германская, Гражданская. Весной восемнадцатого пошел вместе с Усть-Медведицкой бригадой в Донскую армию. Дошел до Новороссийска, но в Турцию не отплыл — заболел тифом. Однако выжил. Его забрала к себе одна добрая женщина и выходила. Пришел на хутор, где все наши жили, и года два пожил в доме тестя с женой и дочерьми. Его не арестовывали. Какое-то время действовала амнистия воевавшим на стороне белых казакам, и хутор был отдаленный.