Границы этих очагов сегодня размыты. Но чем их больше, тем эти границы жестче, определеннее и тем печальнее судьба у произведения, не вписавшегося никуда конкретно. Например, деление всего пространства надвое (официоз — альтернатива, традиция — новация и т. п.) было заведомо очень приблизительным, и как-то сам собой вырабатывался механизм действия по отношению к “непопавшим”. А повиснуть между шестью-семью конкретными программами опаснее — ни одна из них не готова вместить в себя ничейную территорию. Если очагов будет не шесть, а, скажем, сто, пространство, занятое ими, не увеличится, а уменьшится — это будет сто точек в многомерном космосе, а все остальное скроется из виду.
Это не абстрактное рассуждение. Помню условия какого-то конкурса сценариев, опубликованные в газете. Там было семь или восемь номинаций, но мой замысел не подходил ни под одно определение. Бог со мной и моим замыслом, но никуда (в рамках этого конкурса) не годились: “Джентльмены удачи”, “Осенний марафон”, “Берегись автомобиля”, “Белое солнце пустыни” — словом, ни один из шедевров нашего кино, кроме, может быть, “Кавказской пленницы”.
Другая мысль: эти (навскидку) шесть зон — зоны ожидания. Потому им и соответствуют пролонгированные форматы. То есть действительно новое, непредсказуемое, неожидаемое принципиально не вписывается никуда. Ему должен соответствовать другой формат. Какой? Ну, для начала одноразовый — альманах, сборник, антология, книга вне книжной серии. Но самое главное — ему должна соответствовать другая идеология культурного посредника, нацеленная на удивление, а не на попадание в заранее известную мишень.
Поэтому и “Соло”, наиболее симпатичный мне очажок, главные свои открытия — Гаврилова, Шарыпова, Буйду, Добродеева, Клеха — делает в начале карьеры. Далее идут продолжения, повторы, уточнения. Жанр понемногу костенеет. Место удивительных авторов занимают переимчивые.