История есть учительница свободы, таковою она была даже в советское время и еще более остается сейчас. Она раскрывает цветистую череду картинок прошлого, иные из которых способны влюбить в себя читателя (зрителя) и даже — как крайний случай — породить желание, “чтоб из края мертвецов сердце не вернулось” (самый яркий пример — Гёльдерлин, умерший, как говорят, от тоски по древнегреческой жизни); это принято называть эскапизмом. Или, наоборот, она побуждает к более или менее активному вмешательству в современную жизнь, предлагая образцы поведения, не согласующиеся с теми, что приняты в настоящем.
История не только есть учительница свободы, она также аккумулирует опыт дурной свободы, позволяющий делать некоторые выводы тем, кто способен понимать ее
История прибегает к белому стиху
Другой “фронт” и другой ряд трудностей — самый сложный, ибо его создают разрывы в самом бытии человечества, причиненные неугомонной “мельницей” науки (или, точнее, научно-технической революцией).
В разных концах rei publicae historicorum (сообщества ученых-историков) слышны печалования о том, что Большой нарратив истории все больше запинается, ибо ход вещей все меньше нижется на протянутую от начала времен нить. Сбита изначальная настройка бытия; мы вступаем в “прекрасный новый мир”, представление о котором у современного человека постоянно двоится: он то ли действительно прекрасный, то ли ужасный. Отчего источник столь радикальных преобразований с одинаковым правом может быть “подведен” под каждый из двух образов-символов, доставшихся нам от “наивной” древности: рог изобилия и ящик Пандоры.
Напомню, что когда гётевский Фауст, давший западной цивилизации свое имя, настойчивыми заклинаниями вызвал “Духа земли” (к которому апеллировала европейская протонаука), его первой реакцией был испуг:
Дух
Кто звал меня?
Фауст