Новый Мир ( № 7 2009)

В суждениях и взглядах своих Черимов предельно „ортодоксален”. Так, „он повсюду отстаивает взгляд, что под всяким изобретением должна подписываться вся масса сотрудников, а не один только его вдохновитель”, не только пропагандируя этим систему обезлички, но и обнаруживая трогательную неосведомленность в технике изобретения, где в его представлении действует какой-то „вдохновитель”. О нем сообщается также, что „всякую истину он принимал в строгой зависимости от ее резонанса во мнении масс”, что ему „никогда не удавалось больше получаса в месяц выкроить на любовь” и что в науке он всегда отдавал предпочтение насущному перед грядущим. Словом, характеристика ему дана всесторонняя и исчерпывающая. Перед нами законченный тип скучного, неумного „человека в футляре”, возведенного в идеал и представляющего в романе Леонова новые кадры пролетарской интеллигенции — веселых, умных, работоспособных людей.

Рядом с Черимовым, но в ином плане, чем он, подана в романе комсомолка Женя — предмет запоздалой страсти профессора Скутаревского. Девушка эта (тип подруги художников с Монпарнаса) лишена каких бы то ни было стремлений, побуждений, замыслов”.

И так на целую полосу. “Надуманный, ложный роман” — вот резюме Мунблита.

Справедливости ради надо сказать, что рядом со статьей Мунблита есть отзыв критика Нусинова — вполне сдержанный и, скорей, приветствующий новый текст Леонова. Мало того, здесь же опубликован отрывок из пьесы “Скутаревский”, которую Леонов начал готовить для Малого театра сразу по окончании романа.

Однако главная тональность уже была задана и пошла кочевать по страницам едва ли не всех крупнейших изданий страны. Хлестали с оттягом: одни работали за идею и кожей чувствовали чужака, иные мстили Леонову за ранний успех, за десятки отлично раскупавшихся переизданий, за многочисленные к тому времени переводы на иностранные языки, за любовь Горького, за внимание Сталина, за ту сложнообъяснимую степень свободы, которую позволял себе в своих текстах Леонов.

Критика была непрестанной.

Вероятно, в те дни Леонову впервые пришла в голову мысль написать Сталину. Уже тогда писатели начали понемногу применять этот действенный способ спасения: кто, если не вождь, услышит, кто, если не вождь, поймет. Совсем недавно Михаил Булгаков обращался к нему, и Сталин перезвонил литератору 18 апреля 1931 года. Случай Булгакова, известный в писательской среде, был далеко не единственным.