“Сурок” мне очень понравился с самого начала, когда мне его задали. Я тогда школу бросила, а когда пошла обратно — Мамочка спела мне его со словами! Он грустный, печальный. Я начинаю играть, и мне, как всегда, очень жалко их обоих, и я думаю, как они всегда ходят вдвоем, у них нет родного дома, а когда они просят милостыню, наверное, они голодают — и тут мне становится так их жалко, что я стараюсь легко-легко касаться смычком струн. Звук получается совсем непротивный! Последняя нота получилась даже хорошая! “Сурок” кончился, и я сразу начинаю играть последнюю вещь — этюд. Этюд я играю быстро, без ошибок — он противный, мажорный, и мне хочется его скорее отпиликать!
“Мальчик, освободись”, — вдруг говорит голос из кресла. Никакого мальчика здесь нет, я не знаю, про что он говорит, и продолжаю играть дальше — надо играть поскорее, потому что этюд длинный.
“Мальчик, освободись”, — опять говорит голос из кресла. “Нинуша, — говорит мне Елена Григорьевна, — больше играть не надо”. Я немножко удивилась, но перестала играть и стала укладывать скрипку, смычок, подушечку — а Елена Григорьевна стала тихо разговаривать о чем-то с креслом. Она поговорила-поговорила, сказала креслу: “Большое спасибо! До свиданья!”. Я тоже сказала креслу: “До свиданья” — но, по-моему, кресло ничего не ответило. И мы ушли.
Когда мы вышли на улицу, Елена Григорьевна говорит: “Ты молодец, хорошо сыграла!” И тут я вспоминаю, как он говорит: “Мальчик, освободись”, и спрашиваю: “А кому он сказал — мальчик, освободись?!” Елена Григорьевна немножко думает, потом объясняет: “Понимаешь, Нинуша, ты пострижена, как мальчик, наголо. На тебе не платье, а рейтузы и свитерочек… он ведь слушает очень внимательно, а смотрит невнимательно. Вот ему и показалось, что ты — мальчик!”
Когда она мне это объяснила, я рассердилась, а потом думаю — да ладно! Мы приходим в Музыкальную школу, а там нас Бабушка почему-то ждет. Я смотрю в окно, а Елена Григорьевна рассказывает Бабушке, как мы были у Столярского. Я сначала не слушаю, а потом начинаю слушать: “…она ему понравилась, но он говорит: она такая маленькая, как же я могу сейчас сказать что-нибудь о ее музыкальном будущем? Да еще в наше время… война ведь!”