Новый Мир ( № 7 2012)

Дашевский здесь сжато и ярко передает сложившийся у него целостный «образ» книги Степановой, образ импрессионистский, но достаточно объективный; мне при чтении, в общем-то, тоже виделось нечто подобное. Но на утверждении, что в «песнях» Степановой «нет той твердой отграниченности от мира, которая есть в авторской лирике», я хотел бы задержаться. Мне представляется вполне очевидным, что в сегодняшней русской лирике зона твердо отграниченного авторского «Я» неуклонно сужается, а зона «не-я», напротив, расширяется, и в современной поэзии все самое интересное (по крайней мере для меня) происходит именно в этой зоне. Речь не о том, что мы привычно называем «авторской маской», а скорее, если можно так выразиться, о протеизме лирического героя, скорее (вспомним Бахтина) не о «карнавале», а о «полифонии», но это отдельная тема.

Как бы то ни было, в этой своей «неотграниченности» Степанова, безусловно, в высшей степени самобытна, но отнюдь не одинока: по-своему выходят из «твердой отграниченности» и Андрей Родионов, и Федор Сваровский…

Теперь об этой самой «большой зале», по которой «гуляет много душ», или, как сказано в другом стихотворении, «неживой очереди».

 

Я град; я катящийся топот,

Движенье без ног и копыт:

Купите мой жизненный опыт,

Верните прижизненный быт.

 

И эту посмертную славу,

Вспухающую, как вода,

Отдам без раздумья за «явскую» Яву,

Какую курили тогда.

 

Или:

 

Корабли не причалят.

До земли добирается свист,

Но подводник печален

И не дует на пальцы связист.

 

Я тяжелый и страшен,

В животе ледяная вода.

Сколько танковых башен

Задевают весной невода!

 

Ну и наконец:

 

— Ах, дочка, мы с тобой не знали,

Что наш пропавший Алексей

Живет в нетопленом подвале,

Полузабытый от людей.

 

А что сама ты не узнала,

Что это твой жених и муж,

То эта жизнь — большая зала,

По ней гуляет много душ.