Новый Мир ( № 7 2013)

Мне всегда было жаль, что они так быстро стареют. Как будто все выглядело по-прежнему, старик даже продолжал ходить в свою контору, где ему давно никто ничего не платил, а мама упрямо поддерживала домашний порядок и пыталась меня воспитывать. Но я видел, как сильно они сдали, как их накрыло невидимой волной, словно они вдруг вступили в темноту, а назад под солнце вышли уже другими — с другим выражением лица, слегка испуганным, что ли. Старость — это и есть прежде всего страх в глазах, излишне суетливые движения, неуверенный голос, безосновательные обвинения. Особенно обидно было за старика. Он храбрился и все время повторял, что это его работа и что ни один капиталист его оттуда не выкинет, что он и дальше будет ходить, поскольку положил на эту работу всю свою жизнь. Сколько раз мне приходилось такое слышать — о недаром прожитой жизни, об оставленной после себя памяти, о друзьях, в любую минуту встающих за тебя стеной. Когда их контора обанкротилась официально, старику не было и шестидесяти. Его это прибило окончательно. Он сидел на кухне и слушал транзистор, который я ему притащил. Выходил только в магазин, и то лишь когда его выгоняла туда мама. Даже футбол слушал по транзистору, хоть в соседней комнате стоял вполне нормальный телевизор. О моих делах почти не расспрашивал, своих у него не было. Стал часто болеть, нервничать и срываться. Наверно, именно тогда я понял, что никакой бизнес не дает тебе уверенности. Никакие активы не защитят тебя от собственной тени, которой ты на самом деле боишься больше всего. И что самое важное — твое желание продираться дальше, не останавливаться, не бояться, не иметь этого страха, который делает нас беспомощными и беззащитными. Забоишься — будешь сидеть, побежденный, вылавливая новости из эфира, как запахи из чужой кухни. Я собрал вещи, снял квартиру в соседнем квартале и стал жить отдельно. Заносил старикам деньги и продукты и старался не рассказывать особо о том, чем занимаюсь. o:p/

Через несколько лет Пашиного брата посадили. Тогда посадили также добрую половину наших одноклассников. А те, кого не посадили, стали милиционерами. Когда я брал баскетбольный мяч и выходил на нашу старую площадку, мне даже играть было не с кем. o:p/

o:p   /o:p

19 o:p/

o:p   /o:p

— А, друзья покойника, — весело приветствовал нас доктор и сразу же напустил тучу табачного дыма. — Хорошо, что пришли. А то мне тут с утра поговорить не с кем. А цветы для кого? — не понял он. o:p/

Я действительно купил на привокзальной подозрительный букетик, подарю, думал, Анне, войду в доверие. o:p/

— Это для больного, — сказал я. o:p/

— Рано ему еще, — радостно возразил доктор. — На кладбище отнесете, как время придет. o:p/

Он заставил нас сесть возле него, долго травил байки о веселых случаях в операционной, потом достал карты, предложил сыграть с ним на интерес, я отказался, а Алиса согласилась. И выиграла. Дважды. После чего доктору позвонили на мобильный, он озабоченно с кем-то переговорил, выхватил у меня из рук цветы, поблагодарил и исчез в коридорах больницы. Вечернее солнце золотило тяжелые мытые окна, казалось, что там, за переездом, стоит лишь перейти теплые сосновые посадки, непременно исчезают все проблемы. o:p/

Паша и сам понимал, какой безнадежный вид у него в этой пустой палате с несколькими кроватями, что темнели железными пружинами. Казалось, он еще больше впал в свою разочарованность, а поскольку таблетки у него забрали, просто не знал, что делать со свободным временем, которого стало вдруг так много. Угодливо обращался к Алисе, а она холодно прыгала на металлических сетках, не слишком-то балуя нас вниманием. Я начал было рассказывать Паше, какая у него клевая малая, как она меня сегодня выручила, однако Алиса ледяным голосом попросила меня заткнуться и не говорить глупостей. Я удивился и заговорил о чем-то другом. Хоть Паша этого, кажется, не заметил. o:p/

— Может, — говорил он, глядя мимо меня, — я заберу сегодня вещи? Выйдем по-тихому. Никто не увидит. o:p/

— Хорошо, — возражал я, — выйти мы выйдем. Только я тебя тащить на себе не буду. Лежи спокойно. Послезавтра тебя выпишут. o:p/

— Ну а как же малая? — сокрушался Паша. — Я же должен быть с ней, ты понимаешь? o:p/

— Ничего, — отвечал я, — она уже взрослая девочка, переживет эту утрату. o:p/