Новый Мир ( № 8 2002)

А невеста, помилуй, Господи! Вот сейчас передо мною картинка Роя Лихтенштейна “Девушка с лентой в волосах”, от чего сладко замирает сердце и переворачиваются внутренности. Женщина-вамп, никакой “души”, никакого внутреннего мира, пирожного мадлен, никаких слез и соплей. Плоскость, одномерность,выразительный ракурс.Совокупность эффектных ракурсов — вот то содержание, которого требуем мы, читатели и зрители, от Героини комикса. У Адабашьяна — актриса с миловидным, но неоформленным, бессмысленно-подвижным лицом, на котором она то и дело пытается изобразить “чувства” и “переживания”. Ну а что говорить про фигуру, пластику тела, этим Адабашьян вовсе не занимается. Между тем женская фигура — уникальный генератор соблазнов...

Зато большое внимание уделено матери-кормилице “азазелей” в исполнении Марины Неёловой. Это знаменитая, опытная актриса, простите, “в возрасте”. Несомненно, с нею идентифицируется Александр Адабашьян. Она — его alter ego. Говорит с патологическим апломбом, настолько медленно и рассудительно, что тормозит без того вялую телекартину до неприличия. Зачем это? А чтобы мы прониклись: вот опытная матрона, народная артистка, держательница акций символической власти. Преклоните колена, господа! Вот и Фандорин преклонил, заплакал, дескать, тетенька, хочу жить и любить, пощадите. Боже, как посмотрела! Простила, но запрезирала. Я очень не люблю народных артисток. Впрочем, народных артистов тоже. Они хотят, чтобы мы ползали перед ними на коленях, облизывали сандалии, просили о снисхождении. Они готовы умиляться: “Повзрослел, уже почти мужчина. Смел, задирист и дурачок. И очень-очень хорошенький. Какой у вас румянец! Что же мне с вами делать?”

Странно, их совсем не интересует, что будем делатьс ними — мы.Простим ли то, что они наваяли за отчетный период. Даже отъевшийся на барских харчах, мордатый швейцар разговаривает с надеждой нации, талантливым суперменом Фандориным с позиции тупой и равнодушной силы:“Не пущщу!”“Азазель” плохо кадрирован и медленно смонтирован, отчего люди на экране то и дело перестают быть персонажами, превращаясь в постсоветских “россиян” из плоти и крови. “Не пущщу” — и вынуждает затюканного юношуприслуживать,натягивать на себя, большого и толстого, парадно-выходную ливрею.

Все это — социально-психологический реализм. Мое жанровое сознание взыскует иного: “Фандорин сказал себе: „Я только что убил четырех человек и ничуть об этом не жалею””. Всего-навсего литература, а как прочищает мозги, возвращая чувство собственного достоинства.