Новый Мир ( № 8 2004)

При этом вроде бы негромкий голос мастера таков, что может заставить резонировать все пространство монументальных готических соборов Фонтене, Везеле или Тороне. Профессор Московской консерватории М. Сапонов вспоминает свои ощущения от пения Резникова в парижском соборе Сен-Шапель: “Действительно: здание зазвучало как инструмент в рабочем состоянии, певчий оказался лишь естественной сердцевиной, деталью этого инструмента, а также малым подобием храма. Более того, именно здесь не пение „украшает архитектуру”, а храм с его фантастической красотой украшает поющуюся молитву” (журнал “Старинная музыка”, 1998, № 2, cтр. 7).

Все выше сказанное, касающееся исключительно звука в пении, все акустические открытия и достижения Резникова остались бы только общим местом современного аутентичного метода исполнения, если бы работа над звуком молитвы была отделена от работы над ее словом, если бы эти два аспекта словесно-музыкальной формы были бы в его исполнении как-то разделимы. Это пение было бы тогда глубокой, но чисто звуковой медитацией, перебиранием бесконечных четок-попевок хорала или концертированием в чистом строе — поражающим воображение и слух воспроизведением акустических эффектов. Возможности такого применения своего звука Резников показывает в начале распева “Grand Magnificat” с диска “Le Chant de Fontene”, где он с помощью различных экзотических вокальных приемов демонстрирует весь диапазон своего голоса, включая и его обертоновые составляющие. Но это — исключение.

Работа певца, по Резникову, начинается с постижения священного слова молитвы, ибо в нем содержится необходимый звук, строй, лад и напев хорала, темп и характер исполнения. Слово самозвучит,особенно слово языка Церкви — греческого, латыни или церковнославянского. Слово содержит в себе движение звука в теле поющего — звучащем микрокосме — и, значит, движется также в пространстве храма и космосе: восходит в “Amen” и “Господи помилуй”, нисходит “in deserto”, бесконечно расширяется, охватывая весь Божий мир, в “Pasha”. Священные слова сопротивляются современным истолкованиям их как случайных обозначений своего смысла — они являются его звучащей эпифанией. Только в звучании до конца понимается смысл слов и их сочетаний, понимается телом, разумом и душой — “глубоким сознанием” человека. Правильное пение, пение в чистом строе и античных ладах, пение в пространстве храма, пение, исключающее суету и спешку, лишь усиливает этот вечный, откровенный смысл. Так опыт пения становится духовным опытом молитвы.