Новый Мир ( № 8 2006)

Советская Эстония, порвав с Москвой, провозгласила преемственность с Первой республикой 1918 — 1940 годов, точнее, восстановление оной. Как известно, по Юрьевскому (Тартускому) мирному договору 1920 года в состав первой Эстонской Республики вошел русский Печорский край — древний Изборск и Псково-Печорский монастырь, обросший слободой и ставший крепостью еще при Иване Грозном. Впоследствии, после освобождения этих мест от гитлеровской оккупации в 1944 году, эта территория была вновь присоединена к Псковской области в виде Печорского района. Современная Эстония до последнего времени при совершенной безнадежности дела лелеяла эту рану: требовала назад утраченные земли Печорского уезда — уезда Petserimaa. Это стало своеобразной Стеной Плача, пеплом Клааса. Эстонские активисты в 90-е годы даже пробирались на российскую территорию и вы­ставляли пограничные столбы по линии старой границы. Что это: то ли перформанс, то ли магический акт?.. Проводились какие-то общенациональные акции «Как живешь, Петсеримаа?». Этот кусок земли, который никогда не входил в историческую Эстонию и, даже напротив, хранил в себе убедительные свидетельства своего древнего славянского прошлого, оказался для эстонцев как бы куском вырванной плоти5.

Конечно, такой жанр, как плач по утраченным землям, — один из приемов национальной мобилизации, к тому же обычный дипломатический ход: в обмен на отказ от территориальных притязаний можно выговорить себе что-нибудь другое. Эстонское правительство российскому так и предлагало: мы отказываемся от нашего Петсерского уезда, а вы соглашаетесь взять за основу в наших отношениях Тартуский договор, в котором Советы признавали независимость Эстонии. Из этого факт оккупации вытекает сам собой — эстонцы признания этого факта и добиваются: в будущем это исключает возможность каких-либо притязаний со стороны РФ к Эстонии как бывшей союзной республике. У эстонской стороны остается надежда, что Россия как правопреемница СССР в конце концов вынуждена будет расплачиваться за советскую оккупацию. Так что это — обычный пример политического прагматизма.