Новый Мир ( № 8 2006)

«...Орлеанскую деву» Шиллера по-немецки я, конечно, читал. Это была одна из первых книг, которую старый Мазинг сунул нам, чтобы мы читали и зубрили из нее наизусть отрывки. Но слушать ее на русском языке было как-то странно.

Яан Кросс, «Императорский безумец».

 

Кстати сказать, современная эстонская историография педантично разделяет в национальной истории периодрусского правления(Vene valitsuaeg), последовавшего за датским, немецким и шведским, исоветскую оккупацию(Nхukogude okupatsioon)6. Основные претензии к России адресуются именно этому последнему периоду. Пожалуй, единственная претензия крусскому правлению— русификация образования и делопроизводства, развернутая в царствование Александра III. Так, в 1887 году русский язык был объявлен языком обучения в эстонских школах. Только после событий 1905 года было полу­чено разрешение на создание эстоноязычных начальных и средних школ.

Между тем зарождение эстонского самосознания во второй половине XIX века было связано во многом с прорусской ориентацией: с Россией связывались надежды на смягчение немецкого господства, на уравнение прав эстонцев и немцев-остзейцев.

Лифляндия, даже в составе Российской империи, оставалась заповедником прусского феодализма с привилегированным положением немецкого меньшинства. К середине XVIII века (эпоха Просвещения!) относится кодекс Будберга — Шрадера, одобренный лифляндским ландтагом, по которому крепостные туземцы полностью отождествлялись с рабами в римском праве7. Немецкий мыслитель эпохи Просвещения Иоганн Готфрид Гердер, побывавший в Лифляндии, писал: «Судьба народов на побережье Балтийского моря составляет печальную страницу в истории человечества»8. Условием перехода Ливонии под власть русского императора было во многом сохранение сложившихся там порядков, в которые русские власти долго не вмешивались. Даже когда в середине XIX века начался переход эстонских и латышских крестьян в православие, репрессивные меры против них со стороны немецких землевладельцев не были пресечены православным правительством Петербурга: остзейская знать была надежной опорой трона, и русские энтузиасты православной миссии в Эстляндии чувствовали себя скорее одиночками.