Новый Мир ( № 8 2006)

Полагаю, что современному отечественному читателю ни Джона Донна, ни тем более Григория Кружкова представлять не надобно. Кружкову — известному любителю литературы парадоксальной, необычной и остроумной, как нельзя более подходит роль переводчика поэзии, поскольку в самой этой профессии заключен парадокс. Что делает стихотворный переводчик? Допустим, он с точностью воссоздает оригинал, но тогда результатом окажется тавтология, значит, перевод — не творчество? Если же переводчик творит, занимается неким художеством, то тогда оно уникально и, значит, он создает нечто новое. Но чем тогда считать это новое, если изначально он собирался представить читателю оригинал? Если его собственным, то тогда он плагиатор. Если чужим, то на сколько процентов и как это вообще возможно, ведь вещество поэзии уникально и невоспроизводимо?.. В жизни же парадокс преодолевается практически так же, как в случае Ахиллеса и черепахи, — переводчик переступает через черепаху перевода, а читатель догоняет результат. Предложу решение: переводчик в России — больше чем поэт, ведь оригинал предоставляет весь материал, и ему остается “чистое” творчество — вдунуть душу в эту глину.

В хорошей билингве, когда рядом собираются несколько вариантов перевода, легко увидеть, где есть эта “душа”, а где мертвые, пусть и не дурно пахнущие слова. Несколько лет назад так был издан и Джон Донн, и хотя переводы Кружкова оказались там не самыми метрически точными (такие располагались рядом с оригиналом, а остальные — в приложении), но были, на мой взгляд, живее всех живых. И было очевидно, что перевод — это игра-состязание, а переводчики — участники турнира.