Новый Мир ( № 8 2012)

Есть и еще одна причина, уже чисто литературного характера. Российская НФ ХХ века — и в эстетическом, и отчасти в идейном плане — выросла из авангарда, что и позволило ей пережить господство «фантастики ближнего прицела», единственно разрешенной в 1930 — 1950-е. У нас же авангард был успешно сведен на нет, так что и памяти не осталось. Украинская НФ двадцатых годов — в основном сознательный трэш в форме утопий («Солнечная машина» В. Винниченко, 1928) или модификация приключенческого романа под сильнейшим влиянием кинематографа («Владения доктора Гальванеску» Ю. Смолича, 1929). Затем — цепочка еще более вторичных авторов (самый заметный из них — Владимир Владко), писатели шестидесятых, с уклоном в сторону фэнтези и мистики в духе мадам Блаватской (Олесь Бердник)… Самый заметный из послевоенных авторов, Владимир Савченко, был, во-первых, двуязычным и, во-вторых, существовал не в украинском, но в общесоветском контексте (единственный наш фантаст, представленный отдельным томом в знаменитой «Библиотеке современной фантастики»).

Смыслообразующим для советской фантастики 1960 — 1980-х годов (а после «раздела наследства» — для русской НФ) стал Мир Полудня братьев Стругацких, живая утопия шестидесятничества. В Украине же НФ находилась в таком жалком состоянии, что даже эпигонствовать Стругацким оказалась не в силах. Вот и еще одна причина отсутствия в нашей фантастике глобальных проектов и торжества мощи человеческого разума: да, конечно, все то же хуторянство — но еще и отсутствие эстетически привлекательного образа будущего. В нашей литературе были иные тексты-миры, совершенно иного свойства: это карпатская мифология Коцюбинского и Леси Украинки, преображенная Параджановым и питающая фэнтези, а не НФ.

В итоге, когда в девяностые годы исчезли идеологические барьеры, в русскоязычной фантастике произошел мощный всплеск, а в украинской — ничуть. Фэнтези в конце концов появилось, а НФ — нет: для читателей и — в не меньшей мере — для писателей единственно известная традиция национальной НФ представлялась (и справедливо!) унылой и бесперспективной[41]. Добавим к этому общее падение престижа науки во всем мире, характерное для последних десятилетий: в массовом сознании она мыслится уже не как источник неисчислимых чудес (вдумайтесь в абсурдность штампа «чудеса науки»!), но как ящик Пандоры. Разумеется, фобии и ритуалы, наподобие пресловутой «веры в науку», ничего общего не имеют с рациональным мышлением, но массовое сознание во все времена мифологично.