Новый Мир ( № 8 2013)

но тихое, как пенье голосов:

«Прощай, прощай, ты мной была любима».

 

О, как сквозь чернь березовых ветвей

и сквозь решетку... там была решетка —

не для красы, а для других затей,

в честь нищего какого-то расчета...

 

сквозь это все сияющая весть

о чем-то высшем — горем мне казалась.

Нельзя сказать: каков был цвет. Но цвет

чуть-чуть был розовей, чем несказанность.

 

Вот участь совершенной красоты:

чуть брезжить, быть отсутствия на грани.

А прочего всего — грубы черты.

Звезда взошла не как всегда, а ране.

 

О День, ты — крах или канун любви

к тебе, о День? Уж видно мне и слышно,

как блещет в небе ровно пол-луны:

все — в меру, без изъяна, без излишка.

 

Скончаньем Дня любуется слеза.

Мороз: слезу содеешь, но не выльешь.

Я ничего не знаю и слепа.

А Божий День — всезнающ и всевидящ.

 

(12 — 13 — 14 марта 1981, Таруса)

 

В соответствии с православным календарем день 12 марта 1981 года пришелся на четверг первой седмицы Великого поста и был посвящен Таинству покаяния. Он отмечается покаянными молитвами и воспоминаниями крестной смерти и воскресения Христа. По-видимому, прочтение в природе одной из важнейших страниц истории покаяния, о которой речь пойдет ниже, и легло в основу сюжетной канвы «Дня: 12 марта…». И не только прочтение — проживание события лирической героиней, сделавшей его частью своего духовного опыта.

В отличие от символистов, идущих от символики чисел и деталей, Ахмадулина не кодирует свое произведение. Как раз наоборот — она стараетсяраскодироватьреальность, отыскивая скрытые признаки, по которым восстанавливается ее связь с неизреченной реальностью. «День: 12 марта…» не исключение. Не поэт, но природа наделяет его столь значимым числом. И «стих глядит, что делает природа», пока автор, отталкиваясь от реальной даты, пытается прозреть все знаки и связи, позволяя стихубыть, коль тот «тайну сохранит и не предаст словам» («Кофейный чертик»; датировано тем же днем — 12 марта 1981 г.).

Слово «День» всюду в стихотворении пишется с прописной буквы, что свидетельствует о его Божественном происхождении. Дню присущи «воля» и «стать», которые «пришли сюда, хоть родом не отсюда», а в мир он является как «гость или подкидыш» — его подбрасывает с «холмов» зима под «перья матери-теплыни», берущей начало от земли. Неудивительно, что «черты чужие есть в его красе», — красе снежных высот (снег как символика надмирности). Все это подготавливает к восприятию Дня как Дитя Создателя, «подброшенного» в мирское пространство для какой-то, пока неведомой нам, цели.