Новый Мир ( № 9 2000)

“Больше всего умиляет стиль — не то докладной записки, не то правительственного указа”.

Молодежь, бывавшая у Ахматовой в ее последние годы,пригвождаетсятоже. Достается всем. О Бродском — молчание, а вот Рейна — только Рейна “природный здравый смысл и неповоротливость выталкивали... из этого хоровода”.

Но самое главное, самое скандальное — это опочивальня Ахматовой, которой — в ее семьдесят с лишним — приписывается известно что:

И яростным вином блудодеянья

Они уже упились до конца.

Им чистой правды не видать лица

И слезного не ведать покаянья.

Не важно, что стихи эти — 1958 года, когда никакого “хоровода” еще не было, а не 1964-го; не важно, что в стихах “они”, которые к тому же явно осуждаются... нет, моралисту Кушнеру виднее. Здесь уже он и не скрывает своего яростного торжества: настиг, уличил! “Протекут в немом смертельном стоне / Эти полчаса...” Вы думали, это музыка стонет в “Адажио Вивальди”? Наивные люди! Вот Кушнер стоял рядом — и свечку держал: “А как все это случилось — тоже известно” (пишет он встык к цитате о “блудодеянье”). И “героя” практически называет, и даже дату: 8 — 12 августа 1963-го. Мемуарист (тот, который последний “герой” в ряду Н. Гумилева, Н. Недоброво, А. Лурье, Н. Пунина) простопока чтовыпустил главу из своей “дивной книги”. Так Александр Семенович этот пробел — для всех, кто интересуется, — восполнил.

Под конец процитирую еще одну автобиографическую заметку, как многое у Ахматовой, пророческую:

“Очевидно, около Сталина в 1946 году был какой-то остроумный человек, который посоветовал ему остроумнейший ход: вынуть обвинение в религиозности <...> (им были полны ругательные статьи 20-х и 30-х годов — Лелевич, Селивановский) и заменить его обвинением в эротизме”.