Новый Мир ( № 9 2000)

Тайн не выдаю своих.

Добавлю к стихам слова “Из дневника” (1959), и да простит Кушнер Ахматову за подвергшийся его недоброжелательному выговору эпитет: “У поэта существуют тайные отношения со всем, что он когда-то сочинил, и они часто противоречат тому, что думает о том или ином стихотворении читатель”. Даже такой искушенный, как Александр Кушнер.

Итак, что же Кушнер хочет прояснить, кого вывести на чистую воду? Ничего хорошего — даже ради соблюдения известного политеса — об “Анне Андреевне” он не сказал: а к финалу и вовсе разошелся. Но если в первых частях статьи звучит интонация как бы сожалеющая, порой даже сочувствующая, редко — иронично-издевательская, высунулась — и спряталась в норку благопристойного сожаления, то чем ближе к концу, тем в голосе повествователя-биографа-следователя все больше появляются ноты торжествующего уличения, преследования, чуть ли не уголовного дела. Что же “шьет” бедной “Анне Андреевне”, не в добрый час попавшейся под руку, Александр Семенович? Каренину уже отбросим за ненадобностью — забудьте: “Анна Аркадьевна” понадобилась исключительно в функции одной из ступеней скандальной ракеты.

“Многое из происходившего вокруг Ахматовой в эти последние три-четыре года ее жизни вызывает удивление”. Моралист Кушнер, оказывается, и не стремился у нее бывать — да,не очень-то и хотелось: “постепенно я понял, почему некоторые старые друзья, любившие Анну Андреевну и испытывавшие к ней глубочайшее уважение, все реже бывали у нее”. Кто эти “друзья”, интересно бы знать их свидетельства. Ахматова, в молодости посещавшая юридические курсы и в зрелости с юмором, но гордо именовавшая себя порой “юристом”, считала, что для выводов особытиинуженсвидетель— хотя бы один кромезаявителя. У Кушнера свидетелей нет — но у него есть литературный прием, в частности — метонимия. Некие “друзья” — “реже”, и он, Кушнер, тоже. Вопрос: он — “реже” или он — в “друзьях”? Да ни то, ни другое! Но тень на Ахматову, на ее поведение (которое Кушнер вместе с таинственными “друзьями” таинственно осуждает) уже брошена.

Дальше — больше.

Как искусный сочинитель, Кушнер бросил читателю “кость”.

Дальше — “мясо”.

Поздние стихи Ахматовой, утверждает он безапелляционно, “страшно располнели, расплылись, страдают водянкой”. Ну хорошо — у Кушнера такое мнение, он сам поэт, переубеждать его нелепо; отмечу другое: игра на понижение продолжается. Ни одного доброго слова.

Только — злые.

“Пышная многозначительность”.

“Поэтическая стертость”.

“Нестерпимая красивость”.