Новый Мир ( № 9 2002)

Но речь не о недостатках спектакля, а о его свойствах. О возможности и невозможности трагедии. О чистом жанре, который возвращается на сцену и которым озаботился вдруг наш театр. Конечно, комедий выпускалось больше. Но и трагедии, подлинные трагедии, трагедии всерьез — тоже примета минувшего сезона: “Антигона” во МХАТе имени Чехова и “Антигона” в Филиале театра имени Пушкина, “Ромео и Джульетта” Козака, “Макбетт” Ионеско в “Сатириконе”, где как бы “сворачивается” трагическая история, теснимая невеселым юмором, но не исчезает, не уходит вовсе. К этому списку можно добавить и “чистую” средневековую трагикомедию “Селестина”, которую несколько адаптировал и поставил в “Современнике” Николай Коляда.

Продолжим разговор о театрах, которые обрели новых руководителей. Поговорим о грустном, поскольку грустны ныне дела в Театре сатиры и на Малой Бронной.

Хорошее начало — пьесой Жана Ануя “Орнифль” — скоро забылось, поскольку следом в Сатире вышли “Время и семья Конвей” и “Игра” (мюзикл по мотивам “Свадьбы Кречинского”). Разные по качеству, эти спектакли были схожи в одном: в обоих случаях ошибкой стало само приглашение постановщика. И Владимир Иванов, который поставил в Сатире “Время и семью Конвей”, и Михаил Козаков, режиссер “Игры”, оказались не теми, кто был нужен театру, отвыкшему от твердой режиссерской руки. “Время и семья Конвей” — не то произведение, которое хорошо может смотреться на большой сцене Театра сатиры, вообще трудной для обживания и приручения. Полным провалом закончилась история с “Игрой”, с попыткой вернуться к легенде: много лет назад Козаков уже начинал ставить этот мюзикл в Театре сатиры с Ширвиндтом — Кречинским, но премьера не вышла из-за отъезда постановщика в Израиль (лишнее доказательство старой истины, что реанимировать в театре ничего нельзя, но особенно опасно это занятие, когда речь идет о прекрасных театральных легендах).

Годы, проведенные без строгого “присмотра”, в театре обыкновенно ведут к тому, что театром начинает править актерское братство: спектакли ставят по заказу первых актеров, которые сами составляют и регулируют репертуар, приноравливая свои выходы к графику антреприз. Театр — не как помещение с труппой, но как живой организм (и как теперь уже почти легенда, известная нам по примерам БДТ времен Товстоногова, Таганки и “Современника”) — может жить, повинуясь одной воле, и только до тех пор, пока есть художественная власть.