Новый Мир ( № 9 2012)

А когда она заболела и, горя лицом в подушках, плакала одним, глядящим на него глазом, другой плавал в стакане на стульчике, придвинутом к изголовью железной кровати с металлическими шарами, на которой она всегда спала, сколько он помнил, то есть всю жизнь его в маленькой комнате рядом с кухней, комнате, которую еще Ида выделила из обширного пространства той же кухни, перегородив последнюю фанерною стенкой, спала она, жила она, его Настя, и ее кровать была точно рядом с его кушеткою с диванными жесткими подушками, но в другой, соседней комнате, и, проснувшись, Женя всегда стучал ей, чтоб она стукнула в ответ, и засыпая тоже. А вот теперь она лежала неподвижно на высоких подушках, так врач уложил, и Женя боялся посмотреть на жалкое окривевшее лицо, но еще больше страшился отдельно от нее существующего глаза, а она прижимала к себе Женину ручку и, кривя рот больше обычного:

— Поешь, Женечка! Поешь супчику, есть тебе надо, хороший мой, поешь, Фаня согрела.

— Не буду без тебя, не буду, не хочу! — упрямствовал он, да и не хотелось жирного обжигающего бульона, который варила вызванная по случаю Настиной болезни Фаня.

На этот раз она выздоровела, и они снова были вместе. Правда, Бенедикт теперь сам купал Женю, но полотенце было нагрето ею, а Настя и ванную грела заранее — огромную, с высоким потолком и окошком у потолка, — зажигала газ в колонке, пускала воду, уже за час до купания в ванной текла вода, журча на всю квартиру. И Настина рука совала полотенце в приоткрытую дверь, и ее голос припевал: “С гуся вода, с Женечки вся худоба!”

А в воскресенье Бенедикт уехал в командировку на целую неделю, Настя, еще заходящаяся от кашля, вывела его на улицу, рано — темно было. Он помнит, как она вдруг присела перед ним, поправляя шарф на шее, вообще-то он терпеть не мог, когда ему шею тянули, но тут улыбнулся, верно истосковавшийся за последние недели без ее заботы, а она зашептала, держа его за воротник:

— Женечка, а ну что скажу, расставаться не будем никогда?

Он замотал головою, он не понимал, как она может говорить об этом, то есть о его жизни без нее, и, чтобы закончить этот мучивший своей непонятностью разговор, он поцеловал Настю в холодную на морозе щеку, как это всегда делал, когда мирился с нею, но она не отпустила, увеличивая его тоску и страх.

— А вдруг я, Женечка, как Ида?

— Нет, нет! — Он вырвался и затопал ногами, но она, как будто довольная чем-то, наконец оставила его, поднялась и крепко взяла за руку. Велела: