Новый Мир ( № 9 2012)

Да, она недолюбливала Лючина, он это чувствовал, но зато, всем было известно, она обожала Алексея Павловича — за ним уже на третью работу. И хотя сидела Лариса Ивановна в предбаннике между их обоими кабинетами, так что пришедшие к Лючину спрашивали — у себя? да и бумаги шли через нее, но она каким-то неуловимым движением рта, плеча показывала эту разницу в их положениях, а главное — в Ларисином расположении: она была предана своему непосредственному начальнику, Алексею Павловичу, она даже спину в своих кофточках держала иначе, когда входила к тому в кабинет. Правда, сегодня вместо привычных кофточек пиджак тяжелый; сухая шея в пятнах неряшливым узором, но губы накрашены и нос в пудре. Кажется, она все-таки не в себе. Слишком напряжена. Расстроена. Но Лариса все равно пешка. И вспомнил, как Скробов нежно поглаживал его, Евгения Бенедиктовича, личное дело. А может, он — Лючин — причина? Нет, как ни странно, не он. Алексей Павлович! Но окружение Алексея Павловича сплоховало, подозрительное окружение. Заместитель — еврей. Правда, с допуском. А это еще подозрительнее! Шофер личный побывал в плену. Карты подписаны Саакянцем. И где он, Саакянц? А последние три экземпляра пропали, можно сказать, из кабинета. И тем не менее почему же Алексей Павлович? Хотя почему Саакянц?

Лючин даже верхнюю пуговицу кителя расстегнул. Шею давило. Ужасный китель, ужасный! Может, и он, Лючин, вслед за Алексеем Павловичем простуду подхватил? Этого еще не хватало. А Лариса Ивановна давно бросила печатать, уставясь на Лючина, но он и думать о ней забыл. Расхаживая взад-вперед между дверями обоих кабинетов, он как клубок шерсти разматывал, а думалось, не шерсти, а змей. Ну, с экспедициями, положим, он разберется, но со всем остальным, тем, что в воздухе, что он так явно почувствовал еще в кабинете Скробова... А сам Алексей Павлович? Только сейчас понял? Или давно, что его хотят убрать из этого кабинета, от этого дела? Наконец, он взглянул на скорбно застывшую Ларису и вдруг пропел несильным, но звучным баритоном: голос от Иды, тоже по наследству, вместе с сердцем — “три карты, три карты!”. Считал, разрядит обстановку, больно уж Лариса Ивановна страдала, но лицо секретарши обмякло, губы расползлись, как у греческой маски, и черные слезы, дешевая местная тушь, полились по щекам.

— Не плачьте! — велел Лючин. — Успокойтесь. Вы ни в чем не виноваты. Лучше помогите мне. Вернее, Алексею Павловичу. Вы ведь знаете, где карты, Лариса Ивановна?

— Знаю. Их увезли.

— Кто?