Не знаю, добивался этого Гондри сознательно или нет, но вся первая половина фильма — затейливая «аналоговая» параллель современной компьютерной цивилизации — воспринимается как своего рода карикатура, пародия, разоблачающая иллюзорность нынешнего постмодернистского космоса. Зато во второй части, когда болезнь Хлои и ощущение неотвратимо надвигающейся катастрофы заставляют фильмическое пространство сжиматься, гаснуть, покрываться паутиной и копотью, терять краски и избавляться от маньеристских гэджетов, — мир на экране делается вдруг до боли понятным и близким. Он соответствует печальным обстоятельствам и чувствам героев и вступает в резонанс с нашими глубинными страхами — страдания, нищеты, унижения, насилия, смерти… И как-то так само собой получается, что в фильме весь наш нынешний консюмеристский гедонизм — утомительная иллюзия, а кошмар бытия — реальность. Вечная. Неотменимая. Онтологическая.
А самое ужасное, что современному великовозрастному ребенку, получившему от цивилизации все мыслимые ништяки и подарки, в этом кошмаре уже некого обвинять.
В фильме Гондри, в отличие от романа, отсутствует энергия бунта. Против кого восставать?
Кадры ужасной работы на хищных станках, периодически с чавканьем превращающих в фарш рабочих, смотрятся просто как цитата из древних фильмов вроде «Метрополиса» Ф. Ланга.
История с выращиванием протонных ружей за счет человеческого тепла — уже не столько о безумии гонки вооружений, сколько об угасании человеческой энергии. Да, жутко, когда живого голого человека кладут на кучу голой земли и заставляют сутками лежать неподвижно, чтоб из посаженных в землю стальных желудей выросли смертоносные бяки. Но в книге Виана у Колена, когда он служил наседкой в этом милитаристском инкубаторе, вырастали ружья с прекрасными стальными розами на концах стволов. А в фильме стволы у героя получаются просто кривые и вялые. И когда в финале он пытается расстрелять из такого ружья смертоносные кувшинки, одна из которых, поселившись в легком, сгубила Хлою, ружье палит в белый свет, как в копеечку.