Новый Мир

Где-то за порогом, постепенно удаляясь, продолжал бушевать голос командира. Минин посмотрел вслед ушедшим, потом глянул на полкового особиста, перевел взгляд на окно, в котором щедро мешались яркая желтизна солнца и ультрамарин французского неба. И, наконец, убедившись, что отец-командир удалился, облегченно вздохнул, подошел к раздаточному окошечку и позвал главповара. Война войной, а порция омлета с кофе были очень даже кстати. Особист, скромно и одиноко принимавший пищу в углу, тоже вздохнул, но с затаенной грустью. Только замполит мог заставить повара не просто готовить, а готовить так, что в столовой всегда стояла очередь за добавкой. Но вот в особистской миске по странному стечению обстоятельств еда всегда оказывалась не то чтобы совсем несъедобной…

Мстить с использованием служебного положения было как-то мелко и недостойно. Просить — унизительно. Оставалось страдать и стоически переносить трудности, представляя себя революционером в царском узилище.

«Вообще распустились, распустились, ничего не скажешь», — подумал начальник особого отдела полка, мешая недослащенный кофе и созерцая упитанную фигуру замполита.

Для советской стороны перерыв в боях, который сначала был лишь коротким эпизодом в череде яростных сражений, как-то незаметно перешел в затяжную передышку. Неделя сменяла неделю… и ничего не происходило. Большая часть личного состава восприняла это со сдержанным удовлетворением, потому что война войной, долг долгом, а то, что больше не надо убивать и умирать, было объективно хорошо и вызывало вполне естественную радость, щедро приправленную естественным удовлетворением победителей. Но у немецких соседей накал воздушных поединков если и спал, то совсем ненамного. Каждый день приносил новые известия о непрекращающихся боях по обе стороны Ла-Манша и непосредственно над его волнистой гладью. Исправно распространяющиеся «Листок военного календаря» и переводной «В бою!» пестрели описаниями новых подвигов славных немецких авиаторов, сплотившихся в борьбе против гидры британского злодейства.

Англичане не жалели сил и старания, изо всех сил задевая немцев, где только возможно. Достаточно было поймать соответствующую радиоволну (запрещенную страшными запретами, но прослушиваемую всеми, благо дальность позволяла ловить англичан даже слабенькими приемниками) и услышать знаменитое «Говорит национальная служба Би-би-си. В эфире новости…» А вот советских «соседей» для бриттов словно не существовало. Даже гнусные английские ночники не досаждали. И, в свою очередь, строжайшие приказы родного командования запрещали задирать островитян, ограничивая боевые задачи охраной берега и пролива.

Советские авиационные части и соединения крепили, боролись и изучали, а над ними день за днем пролетали немецкие самолеты, участвуя в тяжелых боях над туманным Альбионом. И большинству было непонятно, почему они не сражаются рука об руку со старыми боевыми товарищами, как это было совсем недавно во Франции. В советских летчиках, большинство из которых были молодыми, сильными, агрессивными парнями, исполненными чувства собственной значимости, росли определенная зависть и чувство соперничества. А более всего — недоумение и непонимание происходящего.

Повседневные ужасы войны быстро забывались, а самолюбие и желание утереть нос немцам осталось. Объяснение в виде переоснащения, которое начальство предлагало подчиненным в последнее время, практически никого не устраивало. Слухи ходили самые разные. Но точно, что происходит, не знало даже руководство французской группировки, прочно и надолго засевшее в Париже.

Судите сами. Полки на Родину не выводят. Аэродромы оснащают и перестаивают, да так, что само понятие «полевой аэродром» становилось анахронизмом. Правда, это было немецкой инициативой, но ничего предосудительного во взаимодействии с союзником не было. Горючее, запчасти и боеприпасы также поставляли без задержек, с избытком. Но главное, непрекращающаяся учеба, скорее даже суровая муштра, далеко выходящая за рамки необходимого для поддержания боеготовности.

— Вот ведь как дела идут, — рассуждал особист, как бы сам с собой, но искоса поглядывая в сторону Минина, устроившегося в неосторожной близости. Минин ел так, что даже у сытого человека появилось бы чувство голода, вдумчиво, с видимым наслаждением, не питаясь, а прямо-таки вкушая. Особиста замполит недолюбливал, а тот связываться с ним опасался. — Сидим здесь. Вывода в Союз ждем. Немцы говорят, подождать нужно, коммуникации у них на пределе. А нам из Союза даже кофе шлют. Ну какие там коммуникации? Они что, «люссеры» по всей Франции собирают? А в обратную сторону куда больше грузов идет. И самолеты, и боеприпасы. И нас снабжать умудряются. Лукавят союзнички, лукавят. Что думаешь, Павел?

Голос особиста звучал проникновенно. Как будто он делился своими самыми сокровенными мыслями с лучшим другом, ожидая от него если не совета, то сочувствия. На молодых ребят этот прием действовал без сбоев. Тем не менее, несмотря на бесхитростное выражение лица, Минин на такие простые удочки не попадался.