Новый передел

Братья молча добрались до лифта. Нажав на оплавленную кнопку вызова, шагнули в заплеванную и разрисованную кабину. Путь на восьмой этаж сопровождался угрожающим раскачиванием, дерганьем и душераздирающим скрежетом. Иван уже, наверное, в тысячный раз от нечего делать разгадывал надписи на стенах — угрозы, похабщину, футбольные и фашистские лозунги. Вот эту свастику, например, он сам и намалевал. Когда же это было? Лет пять назад. Ваня тогда со скинхедами терся.

На лестничной площадке света тоже не было. Подойдя к своей двери, Кнут несколько раз сильно стукнул по ней кулаком. Из квартиры сразу же послышались пьяные вопли отца:

— Кто там? Кого черт принес?! Валите отсюда!

Леха хмыкнул:

— Что я говорил? Точно бухой… С утра еще, наверное.

Кнут снова двинул по двери и язвительно заметил:

— Нетрудно догадаться. Когда ты его трезвым-то последний раз видел?

Наконец раздались шаркающие шаги и щелкнул отбываемый замок. Отворилась дверь. На пороге стояла пожилая женщина.

— Привет, мам. — Кнут нагнулся, целуя мать, и резко отшатнулся, почувствовав сивушный запах.

— Ты что, пила? — брезгливо спросил он женщину и, не слушая ее бормотаний, шагнул в коридор.

Мать махнула рукой и, зябко кутаясь в потертый до дыр платок, побрела в комнату. Несмотря на то что женщине не было еще и сорока, на вид ей уверенно можно было дать под шестьдесят. В последнее время мать сильно сдала и все чаще на пару с отцом прикладывалась к бутылке.

Обстановка в квартире производила мрачное впечатление. Ободранные обои и потрескавшийся потолок подчеркивали ее убогость. Дощатый пол прогибался и противно скрипел под ногами. Братья прошли в свою комнату. Едва Кнут включил свет, Леха присвистнул:

— Ваня, у тебя шмотка в кровище!

— Где? — Кнут подошел к замызганному зеркалу с отколотым углом и начал пристально вглядываться в свое отражение.

— Да вот, на штанах, смотри! И на куртке! Давай снимай! Пусть матушка застирает.

Кнут, сбрасывая с себя одежду, проговорил:

— Да ну ее… Начнет причитать опять. Что да где… Я сейчас сам замочу. Ты-то как? Не испачкался?.

— Нет вроде. Ниггеров же вы без меня мочили. — В голосе младшего брата прозвучала обида.

Кнут усмехнулся. Он стоял посреди комнаты в одних трусах и разглядывал в зеркало свое тело. Мышцы его округлились и налились силой, исчезла еще недавно бросавшаяся в глаза подростковая костлявость. Перемены радовали.

«Ничего, — злобно подумал парень, — мы еще этим тварям покажем!»

Кому именно и что он собирается показывать, Иван сказать не мог. Конкретных врагов вроде не было, и в то же время враждебен был весь окружающий мир.

Захватив одежду, он вышел в коридор и направился в ванную. Из комнаты доносились звуки телевизора. Прежде чем открыть дверь в ванную, парень заглянул на кухню. Вдрызг пьяный отец сидел, опершись локтями на стол, и смотрел в его сторону. Ивана передернуло от омерзения. Зайдя в ванную, он достал железный тазик и, набрав в него теплой воды, замочил окровавленную одежду. Глядя на то, как темнели намокавшие брюки, он вспомнил крики своих жертв, их мольбы о пощаде. Перед глазами всплывал вонзаемый раз за разом в тело нож, зажатый в его руке, тяжелый ботинок, с хрустом ломающий кости, безумный от боли взгляд человека, который понимает, что его убивают…

Внезапно Ивану стало страшно. Накатило ощущение какой-то ошибки, которую уже невозможно исправить. Ноги его стали ватными, голова закружилась. Он присел на краешек ванны и закрыл глаза. Нужно сосредоточиться…

Прогоняя слабость, Иван встряхнул головой и, насыпав в таз с одеждой порошок, размешал его в воде. Потом вышел и, шлепая босыми ногами по полу, отправился на кухню и открыл холодильник. Иван ничего не ел с самого утра.

— Чего смотришь? — пьяно коверкая слова, выдавил из себя отец.

— Пожрать чего-нибудь, — холодно, стараясь поскорее отвязаться от родителя, ответил сын.

Отец стукнул кулаком по столу так, что пустая бутылка из-под водки упала на пол.

— Конечно! — заорал он. — По холодильникам лазить вы все мастера! А как что-нибудь туда положить — так тут один отец шустрить должен! Почему, сволочь, не работаешь?!

Кнут поморщился от его криков и, не найдя в холодильнике ничего подходящего, с раздражением хлопнул дверцей.

— Я с кем разговариваю? — продолжал бушевать родитель, которого всегда тянуло на скандалы, едва у него заканчивалась водка. В такие минуты он ненавидел весь мир и пытался сорвать зло на домашних.

— Рот закрой, — спокойно посоветовал ему Кнут и, заглянув в хлебницу, вытащил оттуда половинку уже начинавшей черстветь буханки.

— Что? Ах ты… — выругался отец и сделал попытку привстать. — Мать! Мать, иди сюда! Послушай, как твой сынок со мной разговаривает!

Ваня отломил кусок хлеба и, взяв с плиты чайник, стал пить прямо из носика.

Папаша встал, уперев руки в бока. Вскоре ему пришлось ухватиться за край стола.

— Я в твои годы уже на заводе горбатился! А ты все ходишь, баклуши бьешь!

Ваня как бы случайно толкнул отца плечом. Тот, потеряв равновесие, грузно завалился на спину, опрокидывая табуретки. Не слушая брань разгоряченного родителя, Кнут отправился в комнату.