Новый перевал

Мы остановились на ночевку, выбрав для этого галечниковую косу, до половины заросшую тальниками, заваленную корягами. Расчистив место для палаток, стали спешно устанавливать их. Пока обтесывали колышки, вбивали в каменистую почву шесты и обсуждали, как лучше поставить палатки, удэгейцы уже сидели под своими шатрами и ужинали. Был туманный и тихий вечер. Давно угасли последние отблески заката на воде, река потемнела, и горы в отдалении приняли таинственный вид. Костры осветили наш лагерь. Из палаток люди вышли к огню.

Послышался говор, смех, потом вдруг все обернулись на протяжный, назойливый, режущий звук, донесшийся издалека. Оказывается, Василий уже успел поохотиться. Он плыл по реке на оморочке. Берестяной свисток, сделанный для охоты на кабаргу, возвещал о его приближении. Ступив на берег, молодой удэгеец выбросил из оморочки утку и трех ленков.

— Я думаю, наверно, художники наши там, недалеко, ночуют, — сказал Василий, подходя к костру, — собаки лают за кривуном.

Шишкин и Высоцкий вышли из Гвасюгов раньше нас. Они следовали самостоятельно.

После ужина мы долго сидели у костра. Смешливый и шустрый парень Шуркей пел удэгейские песни, выводя однообразный мотив:

Удза, удза лаала,
Талу гадзи лаала,
Хадза лая лаала…

Ему подпевала Намике, сидевшая на камнях рядом со своим десятилетним сынишкой Колей, уже дремавшим от усталости. Мне было жаль мальчика. Я спросила Намике:

— Зачем ты взяла его с собой?

— Он всегда со мной, — засмеялась удэгейка. — Дома не хочет. А что, разве страшно? Ничего, пускай привыкает…

Утром, спешно позавтракав, мы отправились дальше. На косе еще слегка дымились костры. Вдоль реки стлался густой белый пар, закрывавший берега так, что на расстоянии двадцати пяти метров не видно было ни деревьев, ни кустов.

— Держитесь правее, у берега! — кричал Василий, оглядываясь назад и никого не видя.

Постепенно туман редел, растворялся, клочьями падал на деревья, оседал на высокой траве. Даже паутины, повисшие на ветвях, были унизаны мелкими капельками воды, как стеклянным бисером. Теперь можно было хорошо различить баты, идущие сзади.

Время от времени батчики перекликаются.

— Скоро будет Джанго, — говорит Василий, указывая на высокую сопку, вершина которой возвышается над хорской грядой. — Раньше там было стойбище. Потом все перекочевали в Гвасюги. Один Гольду остался.

Долина реки здесь широкая. Левый берег Хора высокий, гористый, по правому далеко простираются пойменные леса. Подплывая к джанговской сопке и выходя на широкий плес, мы догнали художников. Вместе с ними причалили к берегу. Затем все отправились осматривать бывшее стойбище удэгейцев, где когда-то жил Джанси Кимонко.

Мы подошли к юрте Гольду, осмотрели амбарчик на сваях, затем направились по тропинке туда, где посажены овощи, картофель. Было приятно видеть этот маленький уголок сельского хозяйства, окруженный густыми зарослями. Растительность была здесь настолько пестрой и разнообразной, что мы невольно останавливались перед каким-нибудь деревом, обвитым лианами, разглядывали ползучие ветви ломоноса.

Вокруг было много спелой малины. Здесь можно было бы разбить великолепный фруктово-ягодный сад.

Когда мы возвращались к берегу, Василий остановился возле амбарчика. Поставив ногу на гладкий длинный камень, он крикнул:

— Вот какой камень, смотрите! Кто поднимет?

Он нагнулся и поднял камень, весивший, по его словам, пудов шесть. Этот камень Гольду привез сюда с верховий Хора. В молодости старик поднимал его и считался силачом. Теперь около камня собрались все члены экспедиции. Старый Маяда попробовал было поднять камень, но не смог и отошел в сторону. За ним Батули. Потом все выжидающе посмотрели на Высоцкого. Тот выше всех поднял камень. Удэгейцы одобрительно заметили:

— Вот сильный!

Через несколько минут мы все уже сидели в лодках. Художники оставались в Джанго. Шишкин сфотографировал нас на прощанье.

— Итак, где же мы встретимся? — в раздумье сказал он. — А может быть, и не встретимся? Мы ведь отсюда пойдем на Черинай.

Очарованные джанговской природой, они решили остаться здесь поработать и, главное, дождаться Гольду, чтобы написать портрет старого рыбака.

Четыре дня мы поднимались до устья Сукпая. С утра до позднего вечера шли вверх по Хору, останавливаясь лишь для обеда где-нибудь на косе. От шестов у батчиков на руках появились мозоли. Как-то вечером Василий спросил, нет ли у нас вазелина, и тут же объяснил, для чего:

— Немножко будем ладони мазать, потом горячим камнем натирать. И порядок.

На перекатах хотя и было мелко и неопасно, но страшно тяжело продвигать бат. Тогда мы тоже стали браться за шесты.

Первым подал пример Нечаев. Все чаще перед нами появлялись теперь протоки. Сокращая путь, Дада опытным глазом отыскивал эти протоки, иногда настолько узкие, что приходилось то и дело обламывать сучья деревьев, чтобы пройти под навесами. В иных местах протоки были расчищены. Заметив свежий след топора, Василий восклицал:

— Э! Видите? Опять Ермаков рубил.

Действительно, Ермаковы двумя днями раньше здесь проходили.