Новый перевал

На минуту я представила себе обстановку редакции. Хорошо бы сейчас взять в руки газетный лист, пахнущий типографской краской, побывать на редакционной «летучке», где по косточкам разбирают вышедшие за неделю номера. На этих «летучках» какое-то слово было сказано и о моих очерках. Нравятся ли они читателям? Может быть, в них действительно мало познавательного материала? Редактор не случайно напоминает об этом. В конце концов пишутся они торопливо, на привалах, у костров, в палатке, даже в лодке… Но читателю нет дела до того, что вчера я дежурила по кухне, а вечером в палатку на огонь налетело столько мошки, что невозможно было работать. Читатель не знает, как тяжело сосредоточиться, если в соседней палатке плачет маленький Яшка или у костра во весь голос, едва справляясь с шипящими звуками, поет Шуркей, а около передатчика все собираются послушать радио. Можно ли усидеть спокойно? И все-таки приходится брать карандаш в руки. Если бы всегда вот так, как в этой комнате, за столом. Но ведь через три дня мы пойдем дальше. Хорошо бы успеть за эти дни передать очерк по радио! Передо мной три исписанные карандашом страницы. Я ловлю себя на том, что вот уже четверть часа сижу за столом и не могу написать ни строчки. Думаю совсем о другом. За лето ребятишки мои подросли, загорели. У Юры смешной белесый вихор спадает на лоб. Хотя бы подстригли! Я закрываю глаза на минуту и вижу, как прыгает с мячиком Оленька. Золотые ее косички торчат в обе стороны… Когда же я увижусь с ними? Две недели назад мать пришла из больницы. Дома ждут меня не дождутся. А я сижу за горами и лесами и не знаю, как рассказать читателю о том, что продвигаться на шестах вверх по Хору нелегко…

За стеной слышатся голоса. Ночью, когда все умолкнут, можно будет писать. Я выхожу в переднюю и слышу голос Шуркея:

— Давай туза козыриного! — Он смотрит на Василия злыми глазами. — Конечно, так все время будем на дураках… — И, хлопнув карты о стол, бросает игру.

— Зачем так делать? — возмущается Дада, видя, что Шуркей выходит из-за стола.

— Из-за стола не выходить! — Мария Ивановна несет посуду. — Сейчас будем ужинать. Куда ты, Шуркей? Вот видите, игра не доводит до добра.

— Горячий парень, — улыбается Василий, глядя на своего партнера. — Шуркей! Как дальше жить будешь, такой задиристый, а?

— Да ну вас! — Шуркей машет рукой и садится на пороге. Он уже смеется.

Динзай, все время наблюдавший за игроками, укоризненно качает головой.

— Не могу понять интерес. В карты играть не люблю. Так, немножко другой раз играешь подкидного. Есть которые люди сильно играют. Еще есть, которые гадают там всяко, разную чепуху, это я не признаю.

— Ох, Динзай, наверно, немножко сулеси[24] есть?

Федор Иванович шутя грозит ему пальцем:

— А помнишь, как ты гадал Зине? Товарищи! Это же умора…

Ермаков расхохотался. Динзай часто-часто заморгал, заулыбался, стал, заикаясь, оправдываться:

— Ну, это какое гаданье… Надо было проучить.

— Знаете что, друзья, — вмешалась Мария Ивановна, — довольно вам, садитесь за стол, мне уже надоело вас приглашать… Федя! — обратилась она к мужу. — Перестань, пожалуйста, люди есть хотят…

Но Федор Иванович не унимался, и, когда все уселись за стол, он опять нарушил молчание:

— Нет, я все-таки расскажу. Вы знаете, товарищи, у нас была одна повариха. Звали ее Зиной. Друг Динзая в нее влюбился. Ну чего ты, Динзай, не про тебя ведь. Стал к ней свататься. Она говорит: «Убей трех сохатых, тогда пойду за тебя замуж». Он пошел на охоту. Убил сперва одного, да, Динзай? Потом еще двух. Идет к Зине с победой, как говорится. Да. Она засмеялась — и снова отказ. «Убей трех медведей, тогда буду твоей женой». Друг опять пошел в тайгу, убил трех медведей — и к Зине. А она стала перед ним и улыбается: «Вот, говорит, пойду за тебя замуж, когда рак на горе свистнет…» Вы понимаете? Этот друг ходил по сопкам и слушал, а потом спрашивает Динзая: «Что такое, сколько хожу, слушаю. — почему рак не свистнет?» Динзай, конечно, рассказал ему, в чем дело. Тот понял и скрылся куда-то. А надо вам сказать, что эта Зина была женщиной суеверной. Я говорю ей: «Попроси Динзая, чтобы погадал тебе. Он умеет». Вот она пристала к нему: погадай да погадай. Динзай разложил на столе карты, как полагается, а потом говорит ей: «Все, что твоя башка мало-мало варит, что маленько соображает, все будет исполняться…»

— Хорошо рассказывает Федя, — кивнул Динзай Колосовскому.

— Да, Федор Иванович — мастер повеселить…

— Это что! — возразил Ермаков. — Вот сейчас мы Сиду попросим исполнить один номер… Вот это да!