Новый посол

— Ушла, ушла... где-то ходит, ходит. Они вместе сошли с ума... — простонала мать, не поднимая головы с подушки.

И нана печально посмотрела в окно и, быть может, увидела, как где-то в ночи, на круче, выросшей над Кубанью, или на мосту, что возник над неспокойной кубанской водой, а может, еще дальше, на обнаженных и пористых камнях и глинах закубанского взгорья, бродит и не может унять радость и тревогу Фижецук. И, быть может, нана увидела лицо Фижецук, лицо человека, угнетенного сердечной тоской и счастьем, сине-мглистое, как этот кочующий свет луны, как ее свечение на этом пористом камне.

— Что же ты молчишь, нана? — кричала невестка. — Что мы будем делать?

— Что делать? — переспросила нана. — Господи, это же так ясно, что надо делать, когда люди любят друг друга... — сказала нана, на этот раз громче обычного.

На миг невестка онемела, но мига этого ей было достаточно, чтобы понять, все понять, и она закричала:

— Нет!..

Она так кричала до утра, громко рыдая и неожиданно немея, потом опять разражаясь рыданиями. Она кричала, а двух человек носило по городу, носило как челн, брошенный на волю шальной волны, и казалось, что тропы этих людей навсегда разминулись и никогда уже не встретятся.

А потом мать пришла к нане, бесконечно уставшая:

— Кто знает, кого он мог бы взять на стороне, а Фижецук мы знаем...

— Да, конечно... — согласилась нана. — Пусть люди думают что им угодно... сказала мама. — Пусть думают... — кивнула нана. — Кто может запретить им думать...

Мама ушла, чтобы через пятнадцать минут вернуться, — в этот раз она была почти счастлива.

Как далеко человеку кажется счастье и как, в сущности, близко оно!

— Асы нан... Нана моя, — сказала невестка. — А что, если Фижецук переселить... ну, хотя бы к Асланихе, соседке нашей, и послать сватов туда... она придет как бы из другого дома.

Нана улыбнулась:

— Если согласится Капрел...

Но теперь невестке трудно было испортить настроение.

— Если скажешь ты, нана, ему — он согласится... только тебе он и не откажет.

Нана смолчала — то ли ей не хотелось тревожить невестку, то ли она и в самом деле согласилась.

— Как ты думаешь? — спросила невестка.

И в этот раз нана ничего не ответила.

Невестка поцеловала нану в щеку — не часто она была такой щедрой.

— Я все-таки сбегаю сейчас к Асланихе... у нее бессонница.

— Может, до утра потерпим, дочка? — сказала нана.

— Нет, я уже не могу терпеть...

Она действительно не могла терпеть. Странное дело: никто больше ее не сопротивлялся желанию Фижецук и Канрела, а теперь именно она не могла терпеть.

Мама устремилась к Асланихе. Она выбежала из дому и остановилась: было светло и тихо, почти дневная ясность и полуночная тишина.

— Что же это такое? — прошептала она, глядя вокруг, — никогда прежде она не видела город таким. — Что же это?

Она перешла улицу, точно по бревну, перекинутому через ручей, медленно, останавливаясь, стараясь удержать равновесие: дом соседки был наискосок — дубовые ставни, скрепленные железными болтами, берегли непрочный сон соседки.

— Соседка... отзовись! — крикнула мама — толстые доски ставен почти не восприняли удара худой ладони. — Соседка, ты спишь?

Загремел и упал болт — ставни вздрогнули и распахнулись, в окне возникли худые плечи соседки.

— Слушай, соседка, я хочу тебя просить: ближе тебя у нас никого нет. Возьми, пожалуйста, Фижецук на один день — только на субботу, а в воскресенье она вернется к нам...

— Я должна что-то понимать... — сказала Асланиха, смешавшись. — Зачем тебе переселять Фижецук к нам только на субботу?.. Что-то я совсем перестала понимать, или это от бессонницы, или от луны — вон как она выбелила землю!

— От луны, соседка, от луны, — сказала мать, улыбаясь, поспешно перебегая дорогу. — Утром я приведу к тебе Фижецук...

Она вернулась домой и обежала двор — там не было ни Капрела, ни Фижецук. И вновь, как прежде, затревожилось ее сердце: где их носит теперь?.. Как бы они чего не сделали... Она сидела у окна, выходящего в сад, и ждала рассвета, а он точно припаздывал, было холодно, клонило ко сну. Она достала свой старый плед и укуталась — плед удержал бы тепло, если бы оно было внутри, а его, видно, там уже не было. Она укрыла пледом голову и закрыла глаза. Когда она их открыла, солнце уже взошло, неистово горячее, молодое, и она подивилась тому, что в природе ничего не произошло в эту ночь, когда ее дом взвила такая буря. Она разбудила Ефрема и наказала ему бежать в город и звать Капрела с Фижецук. Потом она прошла в комнату наны — ну конечно же та спала, спала безмятежно, как могут спать только молодые, и, кажется, даже улыбалась во сне. Нет, терпение покинуло маму, ей стало не по себе: или нана была равнодушна ко всем бедам дома, или, быть может, она была так мудра в своей столетней мудрости, что видела вперед, все решительно, и улыбалась...