Новый путь

— Только это и утешает, — вздохнул Брежнев. Он подвигал плечами, словно разминая. Видимо, смущаясь порыва искренности, сказал самым деловым тоном: — Чтоб ты знал, я Егорычева подтягиваю. Хватит ему по Копенгагену шастать, у нас и внутренних дел навалом… А Пономарев теперь в курсе всего, учти.

— По «Ностромо»? — насторожился Михаил Андреевич.

Генеральный кивнул, шаря по карманам. Достал начатую пачку «Дуката», выщелкнул сигаретку и закурил, жмурясь от удовольствия.

— Первая за утро, — проворчал он, будто оправдываясь. — А чистка уже идет, Михаил Андреич. Думаешь, зря я МВД перетряс? Шелепин — не Щелоков, никому не спустит. Подгорного бы еще убрать, надоел хуже горькой редьки! Ну, этого я сам… На пенсию спроважу! И Полянский засиделся, и Гречко… Этого вообще убить мало…

Двери отворились с дубовой вкрадчивостью, пропуская двухметрового статного министра обороны.

— Здравия желаю! — пробасил он с высокомерной небрежностью, словно напоминая, что в войну командовал полковником Брежневым.

Леонид Ильич напрягся, но виду не показал. Лишь нехорошая улыбка тронула его губы.

За Гречко повалили остальные члены Политбюро — вальяжный Подгорный, простоватый Кулаков, незаметный Пельше. В сторонке присел Пономарев, с вечно недовольным лицом и будто на взводе — его конечности не знали покоя, а взгляд без остановки прыгал с людей на предметы и обратно, находясь в вечном поиске того, не знаю чего. Уголок рта Михаила Андреевича дрогнул, намечая улыбку — блестящая капля, почти неизменно висевшая над тонкими усами Пономарева, создавала впечатление, что у ее хозяина никак не кончится насморк.

Вскоре огромный кабинет наполнился сдержанным гомоном, шарканьем да покашливанием.

Суслов вглядывался в знакомые лица с новым, самому не ясным чувством — с каким-то болезненным пристрастием. Ведь наверняка двое-трое из них, если не больше, вечером станут врагами ему. Да и возможно ли вообще заговаривать о дружбе здесь, в этом зале, на самой высокой властной вершине?

Леонид удивил его сегодня. Вдруг так открыться, показать свои болевые точки… Но даже с Брежневым они не друзья, а товарищи.

«Напугал Леню „Ностромо“», — усмехнулся Михаил Андреевич. Вот и оставил свою привычку — подбирать преданные кадры. Теперь приближает союзников, людей сильных, не привыкших спину гнуть да лебезить…

— Пора, — сказал он, глянув на часы. — Без пяти четыре.

Генеральный секретарь постучал карандашом по графину, призывая к тишине.

— Товарищи! — неторопливо заговорил он. — Сегодня мы собрались здесь, а не в Кремле, поскольку заседание будет не парадным.

Легкий шумок растаял над столом.

— Товарищ Щербицкий не сможет присутствовать на сегодняшнем заседании по уважительным причинам, — заглянул генсек в бумаги. — Слово предоставляется товарищу Суслову. Можно с места, Михаил Андреевич.

— Спасибо, товарищ Брежнев, — официально ответил «красный кардинал», и обвел взглядом собравшихся. — Обойдемся без долгих преамбул. Я — тезисно… К-хм… У нашей партии долгая и славная история. Мы совершили социалистическую революцию, победили фашизм, а нищую, безграмотную Россию перестроили в сверхдержаву — СССР. Однако двадцать лет тому назад КПСС остановилась в развитии, и к нынешнему времени благополучно загнила… — переждав волну ропота, он с напором продолжил: — Да, именно загнила, я не оговорился! Мы полностью оторвались от народа, от его желаний и нужд — отдыхаем в спецсанаториях, кормимся в спецстоловых, а когда прижмет, лечимся в спецбольницах…

— Архиверно, товарищ Суслов! — воскликнул Шелепин.

От него шарахнулись, как от чумного, зашикали, но «Железный Шурик» лишь отмахнулся, а Брежнев наметил улыбку.

Набрав воздуху, Михаил Андреевич продолжил, чувствуя, как внутри вскипает волна веселой ярости, будто в далекие молодые годы.

— Партия отгородилась от общества, закуклилась в «орден меченосцев», функционирующий сверху-вниз, а для пролетарского государства надо, чтобы снизу-вверх! Иначе, где он, нерушимый блок коммунистов и беспартийных? Где опора на массы? Сейчас, товарищи, очень, очень остро ощущается нехватка реально действующей демократии, как в стране, так и внутри партии. И вопрос стоит так: либо бы меняемся к лучшему, развиваемся в живое, мощное, энергичное и сильное движение, либо нас ждет бесславная гибель. Что я предлагаю? Прежде всего, отменить запрет разномыслия, принятый на Х съезде!

За столом зашумели, а Подгорный даже привстал, нервно и зло выпалив:

— Так мы утратим единство партии! Это не по-ленински, товарищ Суслов!

Главный идеолог ударил по столешнице ладонью.

— Не учите меня ленинизму, товарищ Подгорный! — процедил он угрожающе. — О каком единстве речь? С каких это пор вы интересуетесь мнением миллионов рядовых коммунистов? Сколько среди них дельных, умных, честных людей, но они безмолствуют, подчиняясь партийной дисциплине! Скольких ошибок можно было избежать, если бы не гасилась инициатива снизу!

Брежнев постучал красным карандашом по жалобно звякавшему графину.

— Ваши предложения, Михаил Андреич, — промурлыкал он, явно наслаждаясь шумством.