Новый путь (СИ)

Я подчинился, окунаясь в незнакомый букет запахов, среди которых витал ароматный дымок сандаловых палочек, редкости по нынешним временам.

— Чуешь? — Лариса доверительно наклонилась, и ее левая грудь вмялась мне в плечо. — Это мама запалила индийские благовония!

— Чую, — кивнул я, изгоняя горячащие мысли о суетном.

Инкина сестричка уловила хрипотцу в моем голосе, и победительно улыбнулась.

— Маэстры, гряньте туш! — она за руку ввела меня в зал, обставленный по стандарту — «стенка», телевизор, диван, ковер.

За большим столом, устланным белейшей камчатной скатертью, сидело трое — крепкий сухощавый мужчина, кареглазая пышечка в кудряшках, и Хорошистка. Холодок услады протек через все мои чакры.

— Знакомьтесь — Миша! — воскликнула Лариса.

Сухощавый, улыбаясь в усы, привстал и пожал мне руку.

— Федор Дмитрич. Возглавляю тутошний «девичник»!

— Ага-а! — с напускной обидой протянула пышечка. — Я уже забыла, когда мы вместе Новый год справляли! Вечно со своими пингвинами милуешься… — вспомнив о хороших манерах, она с тяжеловесным кокетством представилась: — Римма Эдуардовна!

— Послезавтра папа улетает в Антарктиду, — оживленно затараторила Инна, — там начинается лето!

— А мама на него дуется, — добавила Лариса.

Меня усадили между сестрами, и обе, в четыре руки, стали мне подкладывать угощенья.

— Да куда ж вы мне столько? — забарахтался я.

— Кушай, кушай! — ласково сказала младшенькая.

— Сейчас мы проторим путь к сердцу мужчины… — ворковала старшенькая, орудуя ложкой.

— Что значит — мы? — бровки Инны надменно вздернулись. Уже продавливались улыбчивые ямочки, но, что меня умилило до крайности, в синих «папиных» глазах плескалась ревнивая опаска. — Миша — мой!

— Чего это он твой? — в Ларисином голосе зазвенели нотки веселой агрессии, тут же тускнея. — Ладно, ладно, пусть будет общий.

— Я те дам — общий!

Римма Эдуардовна беспокойно глянула на дочерей, а Федор Дмитриевич рассмеялся и сказал с отчетливым сочувствием:

— Привыкайте, Миша. Я уж двадцать лет в этом «малиннике»!

— И как? — спросил я с интересом, пробуя «оливье», весьма близкий к исконному рецепту — чувствовались раковые шейки и пикули. — Справляетесь?

— Честно? — глава семьи заговорщицки пригнулся, выговаривая вполголоса: — Это они со мною справляются, трое на одного!

— Ой, можно подумать! — фыркнула мама Римма. — Да ты за нами, как за каменной стеной!

— За двумя каменными стенами, — строго поправила Лариса.

— За тремя!

— Мы ему и готовим…

— …И стираем!

— И убираем! — Инна грозно нахмурилась. — Кто носки постоянно разбрасывает, а?

— Я, — смиренно ответил Федор Дмитриевич, съезжая в манере подкаблучника: — Молчу, молчу…

— То-то.

— Я все съем! — торопливо сказал я, попадая в лад.

Дружный смех снял зажатость и отвел напряжение. Дышать стало вольнее. Даже подозрительный взгляд Риммы Эдуардовны как будто потеплел

— А как вы полетите? — поинтересовался я. — Через Каир?

Дворский мотнул головой, собираясь ответить, но его опередила Инна.

— Через Ташкент! — выпалила она, закатывая глаза. — Потом Дели… Джакарта… Это в Индонезии. Сидней… Это в Австралии. А дальше куда, папочка? Я забы-ыла…

— Крайстчёрч, — тепло улыбнулся Федор Дмитриевич. — Это в Новой Зеландии. И — в Антарктиду. Сначала к американцам, на Мак-Мёрдо, а уже оттуда — на нашу Молодежную. Там хороший аэродром, годится для «Ил-18». Ледник, правда, а на нем — громадный слой снега. Самолет в такой мигом зароется и скапотирует…

Инкина мама тревожно вскинула голову.

— И вы расчистили полосу! — уверенно предположила Лариса.

— Нет, умяли снег катком до твердой корки! Посадка, как на гладкий бетон.

— А чем в Антарктиде пахнет? — захлопала глазами Инна. — Ну, вот выходишь ты из самолета, и…?

Глаза Дворского, синие, как айсберг, элегически прижмурились.

— Свежестью пахнет! — выдохнул он. — Морозной, такой. Лазурное небо, белый снег и оранжевые дома на сваях. Картинка!

— На сваях? — глаза у дочери пораженно округлились. — Так пол же холодный будет!

— Нормальный там пол! — рассмеялся отец. — А сваи… Это, чтобы ветер снег под домом прометал. Иначе занесет, как в Мирном — там теперь через крышу выбираются… Нет, в Антарктиде хорошо, хоть и холодно. Зато все такое… чистое, что ли. — Федор Дмитриевич хохотнул, немного смущаясь порыва откровенности. — Со школы мечтал побывать в краю не пуганных пингвинов. И сбылось! «Гляциолог? Давай, на борт!» И все… «Отдать швартовы! Полный вперед. Курс на юг!» — он смолк, заново переживая волнующие минуты бытия. Затем, словно вынырнув из давних грез, окинул взглядом свой «девичник». — Римма больше всего на свете хочет вернуться в Ленинград…

— Город моей юности… — загрустила Эдуардовна. — Очень по нему скучаю! И завидую Инке.

— Сравнила! — распахнула Хорошистка глаза. — Ты там сколько лет прожила, а мы всего на три дня!

— Все равно…

— Ларису со страшной силой тянет на БАМ… — продолжал Дворский свой расклад, мимолетно погладив жену по плечу.