Новый расклад в Покерхаузе

– Массовым зрителем, если ваш слух не оскорбляют нецензурные выражения.

Журналист покинул квартиру Декана в полной уверенности, что он, популярнейший телеведущий Корнелиус Каррингтон, полный нуль. И зря он воображает себя этаким ревнителем общественного блага. Ему прозрачно намекнули, что он – выскочка, чертик из табакерки. И Каррингтон согласился, хоть и корил себя за слабость. Он презирал бетонные многоэтажки – как олицетворение торгашеского духа века, а Декан презирал его самого – по той же причине. Каррингтону немало пришлось выслушать от гостеприимного старичка. Декан сообщил, что терпеть не может все преходящее и поверхностное, что насквозь видит всех этих дутых телекумиров и вообще его тошнит от однодневок. «Не примите на свой счет, любезный».

Каррингтон понуро брел по Сенат-Хауслейн, пытаясь разобраться, откуда у старика такая сила духа. На его веку одна эпоха сменила другую: то псевдотюдоровские особняки, милые сердцу Каррингтона, то дома с декоративной штукатуркой. Декан принадлежал прежнему веку. Такие вот англичане старого закала – настоящие любители пива, сельские священники и сквайры, они плевали на чужое мнение, они одного требовали – не суйтесь в наши дела, а чересчур любопытные пусть поберегут носы. Каррингтон ненавидел себя за малодушие, но не мог не уважать их. Так он шел куда глаза глядели и вдруг заметил, что очутился на Кинг-стрит. Узкую улочку с беспорядочно разбросанными домишками и магазинчиками было не узнать. Бетонная многоэтажная автостоянка, ряд безобразнейших кирпичных аркад. А где же пивные? Каррингтон позабыл, что по нему самому только что асфальтовым катком проехались. Праведный гнев охватил журналиста. Прежняя Кингстрит была запущена и бестолкова, но обаятельна и своеобразна. А эта… Унылая, безликая. Лишь кое-где сохранились остатки прошлого. Лавка старьевщика, в витрине выставлены осколки ваз и мазня всеми позабытых художников. Кофейня, уставленная кофейниками с ситечками и причудливыми молочниками – видно, студенты еще не отказались от них. Что-то, конечно, сохранилось. Однако в целом строители поусердствовали. Вот и «Лодочник Темзы». Надо же, стоит себе цел и невредим. Каррингтон зашел.

– Кружку горького, – заказал он. Каррингтон идеально чувствовал обстановку. Джин с тоником в пивной на Кинг-стрит?! Немыслимо! Взяв пиво, он уселся за столик у окна.

– Здесь многое изменилось. – Каррингтон сделал большой глоток. Он не привык пить большими глотками. Он вообще не выносил пива, но помнил, что на Кинг-стрит полагается пить пиво большими глотками.

– Да уж, все посносили, – лаконично ответил бармен.

– Плохо для вашего дела, – высказал соображение Каррингтон.

– И да, и нет, – был ответ.

Каррингтон оставил в покое необщительного бармена и принялся рассматривать орнамент на стене: она и то разговорчивее. Вскоре в пивную вошел человек в котелке и заказал портер. Его спина показалась Каррингтону знакомой. Темное пальто, шляпа, высокие, начищенные до блеска ботинки, массивная шея. Да это же привратник Покерхауса! Окончательно Каррингтон узнал его по зажатой в зубах трубке. Привратник заплатил, уселся в углу и закурил. Каррингтон втянул в себя дым – и прожитых лет как не бывало, он превратился в студентика, забежавшего за письмом в привратницкую Покерхауса. Кухмистер. Как мог он забыть эти деревянные движения, военную выправку! Бессменный, как геральдический зверь на воротах колледжа. Каррингтон часто наблюдал за ним из окна. Каждое утро Кухмистер, в неизменном котелке, маршировал по двору, освещенный лучами раннего солнца, похожий на стражника в шлеме, и черная тень бежала за ним по газону. «Старая волынка у ворот зари» [29], – пошутил как-то раз Корнелиус. А теперь привратник сидел сгорбившись над кружкой, посасывал трубку и хмурился, думая о своем. Каррингтон разглядывал его тяжелые черты. Какое сильное, мрачное лицо! «Декан напоминает пузатую пивную кружку, а Кухмистер – прямо персонаж Чосера», – думал Каррингтон. Правда, из «Кентерберийских рассказов» он помнил только пролог, да и то смутно. Да, выразительное лицо. Каррингтон допил пиво, заказал еще и подсел к привратнику:

– Кухмистер, я не ошибаюсь?

– Ну? – коротко бросил тот, недовольный непрошеным вторжением.

– Вы, верно, не помните меня. Я учился в Покерхаусе в тридцатых годах. Моя фамилия Каррингтон.

– Помню. Вы жили в комнатах над столовой.

– Позвольте, я вас угощу. Ирландский портер, да? – И не успел Кухмистер возразить, Каррингтон вернулся к стойке.

Привратник неодобрительно смотрел на него. Он хорошо помнил Каррингтона. Его еще звали «Берти». Берти-кокетка. Не джентльмен. Подвизается теперь на сцене, вроде клоуна. Каррингтон принес кружки и сел.

– Вы, наверное, ушли на покой, – заговорил он.

– Какой там покой! – проворчал Кухмистер.

– Не хотите ли вы сказать, что по-прежнему служите? Бог мой! Сколько лет прошло! – Корнелиус говорил с наигранным пылом интервьюера: что-то в Кухмистере пробудило в нем охотничий инстинкт. Каррингтон сделал стойку.

– Сорок пять лет, – сказал Кухмистер и залпом осушил кружку.