Новый скандал в Богемии

Она все крепче обвивала руку вокруг шеи Годфри, притягивая его к себе. Их лица были все ближе и ближе – она собирается его поцеловать! Прямо здесь, у всех на виду, на глазах у Ирен. Ах, сил нет смотреть… А вдруг она хочет не поцеловать его, а убить?!

И только я подумала, что вот-вот закричу от беспомощности и ужаса, как музыка оборвалась. Щеки Годфри пылали. Он снял с шеи нить жемчуга и отстранил от себя Татьяну. Даже теперь ему хватило присутствия духа не оттолкнуть ее – ни одна женщина не заслужила подобной грубости, – он просто взял ее под локти, приподнял и поставил чуть поодаль, словно манекен.

Мне хотелось аплодировать ему. Я уже не раз убеждалась в том, что Годфри очень силен. Внезапно мне вспомнилось, как однажды вечером я задержалась в их спальне допоздна и он отодвинул меня от стола, за которым я сидела, вместе со стулом, показав, что мне пора уходить. Тогда я сразу поняла этот дружеский намек, но в теперешнем жесте не было ничего дружеского: он открыто показывал презрительное отношение Годфри к Татьяне.

Гости затаили дыхание. Что же будет делать эта гордая женщина?

На распутном лице русской появился румянец, она оживилась. Невероятно, но выходка Годфри ей понравилась! И я понимала почему. Балерина в прошлом, она привыкла к тому, чтобы партнер по танцу носил ее на руках.

Татьяна запрокинула назад растрепанную голову и восторженно расхохоталась. Отойдя на пару шагов, она поднесла руку к груди. Будь это опера, она выхватила бы спрятанный в декольте кинжал и заколола бы себя или его. Но Татьяна была балериной, а не оперной дивой, и происходящее казалось ей всего лишь захватывающей игрой.

Размашистым движением она сорвала с себя жемчужную нить, которая соединяла их с Годфри во время танца.

Все гости, онемев, уставились на черный жемчуг, рассыпавшийся по полу. В зале воцарилась полная тишина и были слышны только звонкие щелчки бусин по мрамору.

Когда этот звук затих и последняя бусина остановилась, мужчины бросились поднимать их. Они были похожи на толкающихся пингвинов или на кур, клюющих зерна.

Годфри и Татьяна замерли посреди зала. Они так устали, что едва могли двигаться, хотя очень хотели закончить свой мучительный танец. Я стала искать глазами Ирен и обнаружила, что моя подруга впервые в жизни застыла, как и я, на месте от потрясения.

Я знала, что мы не скоро забудем все те унижения, что пережили в тот вечер. Годфри пришлось танцевать по приказу чужой женщины. Ирен наблюдала, как из-за ее безрассудства страдают самые близкие ей люди. А я столкнулась с тем, чего всегда боялась: вопреки моим действиям и моему характеру меня сочли порочной женщиной.

Глава тридцать первая Пощечина

В ужасной, душераздирающей тишине раздались звуки шагов.

Каждый размеренный, неумолимый, тяжелый шаг по мрамору отдавался эхом. Их слышали все, но тем не менее никто не двинулся с места, не обернулся.

Картинка выглядела яркой и застывшей, словно все мы были манекенами Ворта, элегантно расставленными в витрине. А я вспомнила зловещую прогулку Голема по темным улицам Праги.

Приближающиеся шаги были ритмичными, как тиканье часов, как жуткая поступь рока в «Маске Красной смерти». Мне опять пришли на ум беспечные аристократы мистера По, которые веселились, когда повсюду вокруг них бедные, старые и больные люди падали под натиском чумы, бушующей за стенами замка, пока сама Смерть лично не присоединилась на балу к высокородной, но низкопробной компании.

Шаги приближались, они уже поравнялись со мной, и я невольно моргала в такт тяжелой поступи, ожидая увидеть высокую, бледную, как мертвец, фигуру с косой.

В одном я оказалась права: фигура, появившаяся на опустевшей бальной площадке, оказалась высокой, хоть и далекой от истощения. Но одета она была не в саван, а в красный военный мундир, сияющий орденами.

Я была так поглощена этим театром одного актера, что совсем забыла о четвертом человеке, чью гордость Татьяна недавно втоптала в грязь, будто рассыпая бисер перед свиньями, чтобы зрители судили ее и признали негодной.

Вильгельм фон Ормштейн, с пунцовым от ярости лицом, вышел в центр зала, где все еще стояли Годфри и Татьяна.

Он проигнорировал русскую (хотя можно было бы предположить, что ее растрепанные волосы и платье, наоборот, располагают к пристальному изучению) и остановился перед Годфри. Его шаги замерли – и время возобновило свой ход. Воздух наполнился шуршанием шелка, атласа и жестких накрахмаленных манишек. Я снова вижу эту сцену в натуральную величину. Мы стоим в Пражском замке, и его властитель собирается заговорить. Но его слова опять замедляют время, и новая тишина сковывает зрителей.

– Вы, сэр… банкир, – с кривой усмешкой обратился Вильгельм к Годфри, – преступили границы даже королевского гостеприимства. Обычно я не снизошел бы до общения с людьми, подобными вам, но оскорбление слишком велико, чтобы его игнорировать. Вы оскорбили мой дом; я призываю вас лично отдать этот долг чести.

– И каким же образом я обидел вас, ваше величество? – весьма рационально уточнил Годфри.

– Ваш… танец оскорбляет меня.