Новый сладостный стиль

– Вот что значит человек искусства: за несколько минут преподносит столько деталей! Хотелось бы мне иметь таких наблюдательных сотрудников! – Он продолжил: – И все-таки воздержитесь от паблисити, Стив, на данный момент. Неплохо было бы даже где-то бросить, что проект провалился.

– Ну уж, дудки, – пробурчал Чапский. После московских воспоминаний он стал переходить из своей легкости – «Пан-Штеф-з-Варшавы» – в свою грузность знаменитого мрачного режиссера.

Совещание тем не менее продолжалось. Моджахеды, хоть и получают от нас деньги и оружие, наотрез отказываются от сотрудничества в вопросе о пленных. Заложничество для них непременная часть войны. Иногда все-таки удается вытащить некоторых счастливцев. Как раз сейчас прибыла в Пешавар группа из пяти человек. С моей точки зрения, гайз, вам хорошо бы прокатиться в Пешавар. Чапский встряхнулся. Что за вопрос, конечно, дернем в Пешавар! Проедемся по афгано-пакистанской границе. Может, даже перейдем эту границу в двух-трех местах. Пибоди улыбнулся. Только не говорите об этом в ваших интервью, Стив.

Перспектива оказаться на другой стороне Земли, в Пешаваре, как-то странно поразила Александра. Он подумал, что за годы эмиграции еще ни разу не выезжал из Соединенных Штатов. По советскому ощущению Штаты котировались как некая окончательная заграница. Куда еще стремиться из американского дома? Оказывается, в Пешавар. Пробраться через границу в эти страшные горы, в края, где может догнать советская или мусульманская пуля, где и тебя могут посетить дантовские откровения.

Нора не звонила. Прошло уже несколько обезноренных недель. Как будто и не было ее никогда у меня. Несколько раз он оставлял ей мессиджи на ответчике – сначала псевдо-легкомысленные, потом шутливо-умоляющие, потом просто отчаянные, – ответа, увы, не последовало. Входя в квартиру и видя мигающий красный сигнал, он бросался к трубке, валился с ней прямо в пальто на тахту: «Ну, говори же, говори!» Телефонная кассетка передавала только чепуху из «Черного Куба» или из «Чапски продакшн».

Однажды он увидел Нору на кампусе. В кожаной куртке, с большим шарфом через плечо, она переносила из одного здания в другое несколько бумажных рулонов – карты или диаграммы. Он побежал по диагонали через газон, чтобы перехватить ее перед входом в здание, но вдруг сообразил, что она идет не одна, а с целой кучей других лиц. Очевидно, какая-то конференция двигалась. У всех были значки идентификации на лацканах, и все были в прекрасном настроении. Включая Нору. Она хохотала. Ах так, мадам? Вам весело? Вы, кажется, уже отдохнули от Сашки? Вполне излечились от пагубной страсти? И он круто повернул назад.

Ну конечно, милостивые государи, она видела, как он рванулся, потому и начала хохотать с другими участниками межуниверситетского коллоквиума «Стыки караванных путей и взаимовлияние паганизма». Ведь так по идее и должно быть: тот, кто занимается человеческими останками, должен обладать чувством юмора, не так ли, судари мои?

Несколько раз он посылал ей тексты менестрелей, закладывая их в желтые конверты многоразового использования внутриуниверситетской почты, которые не заклеиваются, а закрываются при помощи тесемки, что обкручивается вокруг бумажной пуговицы, как ни покажется это странным.

Эн Элиас, поговорим о тех, кого любовь влечет,
кто никогда любви не лжет и без обмана сам любим;
скажите, если нами чтим закон любви, то в чем почет:
любовником иль мужем Дамы стать – кого мы будем выбирать?

Отправка этих эпиталам тоже как бы содержала некоторый ненавязчивый юморок, но все-таки больше уже походила на мольбу: откликнись, Нора! Она не откликалась. Он готов был уже в духе юного Блока, что выслеживал на петербургских улицах розовощекую Любовь Дмитриевну, бродить вокруг ее дома на Вест-энде, где они провели столько счастливых часов, но не было никакого смысла в таких брожениях. Даже пятки ее не увидишь: колесит в своем «бенце», а возвращаясь, ныряет в подземный паркинг, откуда взмывает прямо в свой пентхаус; ни слова, о друг мой, ни вздоха!

Безобразнейшая идея обратиться за помощью к господину Мансуру, к счастью, даже не приходила в голову Александру Яковлевичу, да и мы с вами, друзья, не будем упражняться в столь грязном водевиле «Муж и любовник в поисках женщины». Оставалось только превратиться в посмешище университета «Пинкертон», в Пьеро с унылой мордой, обсыпанной мукой, – возможность второго ударения в этом слове просто приглашает в комедиа дель арте – околачиваться возле кафедры археологии, где она, как нам хорошо известно, редко бывает, а то и притащиться на ее семинар, что, очевидно, и придется сделать, отправив в отставку гусарский афоризм «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей».