Новый сладостный стиль

Эрни Роттердам классно вел машину через километровый слой облепившей Страну Советов облачности. Ни хрена не было видно, а сумерки тем временем все сгущались. Сядем, очевидно, уже в полной темноте, решил Саша, и в этот момент сквозь войлочные космы открылась земля с большими бурыми и белыми шкурами русской поверхности. Блюдо покачивалось, то здесь, то там уже поблескивали огоньки деревушек, потом на горизонте стал проявляться большой московский жилмассив. Саша Корбах приник к окну. Этот-то вот массив, сплошная высотная застройка, скопление кухонь, мусоропроводов, всяких шторок, шатких сидений, холодильников «Север» и телевизоров «Рубин», рубленые соленья всяких там «синеньких», маринады с хрящами, ети их суть, шлепки-пантофлы, нерасчесанные киски, бутылки с мокрой затычкой, отодранные станиолевые шляпки, сырки «Виола», откормившие жирнушек нового национализма, концерты легкой инструментальной музыки, всякие немые сцены кухонных дискуссий – предупреждающий палец в потолок, гитаренции, аккорды «От Суоми до Китая всюду родина святая», в подъездах телефоны с оторванными на какую-то разживу трубками, лифты, в которых шансы рухнуть близки к шансам вляпаться, вопрос бессмертного быта «А где вы брали эти куры?», всякие там учебники Тарасевича с чернильно-борщевыми пятнами, отжеванные нервными ртами мундштуки папирос, отсосанные до внутреннего смыкания щек сигареты, а я у вас не разживусь десяткой до получки? – умиротворяющее фигурное скольжение по телевизору: 5,8; 5,9; 5,9; 5,7 (гад, не наш); 6,0; 6,0, – ура! снова золото мира нашему детству, а вот вам и Шоколад Шоколадович, этот с орехами, «Фантазия», что ли, ну, с балериной, или пористый, горько-сладкий «Слава», то есть почти Ростропович, чувство уюта со стаканом чая с плиткой Ш.Ш., тут открывается форточка, оттуда мороз, ночь, тебя там где-то ждут, «Танец маленьких лебедей» проходит через морозное небо апофеозом всего еще уцелевшего, шоколадного, пошло попурри конферанса, все-таки не зря два века говорили по-французски, даже чекистской шваброй до конца не развезешь всего этого в жилмассиве.

Жилмассив, качнувшись, ушел под крыло, и Саша Корбах чуть не разрыдался. Откачнувшись от окна, он увидел, что вся компания смотрит на него, и среди них выделяются глаза их «чокнутого» корбаховского патриарха, с коим вместе сто тридцать лет назад зародились в одной еврейской яйцеклетке. Стенли тут же отвел глаза, чтобы не смущать возвращающегося на родину Алекса, и все поступили так же, как будто просто случайно в этот момент взглянули на прильнувшего к окну друга.

На летном поле SVO (так нынче в авиабилетах сокращают слово «Шереметьево») какая-то западная машинка скребла железными щетками ледяную лужу. Стоял унылый пограничник с повисшим носом. «Галакси-Корбах» подруливал к выходному рукаву. Удивляла затрапезность и малая занятость главного международного порта Страны заходящего солнца Советов.

Сразу за бортом самолета, в проходе стояла тетка неопределенного возраста. Саша Корбах столько лет уже не видел ни одной советской тетки с ее безучастной, но все-таки всегда немного враждебной физиономией, с головой в скомканном мохеровом платке, в кургузом пальтугане с косой полой и в стоптанных, как битые утки, полусапожках. Что она тут делает на священной черте, почему первой встречает зарубежных пассажиров? Здравствуй, дорогая товарищ женщина, не изменившаяся за все эти года! Ты даже не представляешь, какой небывальщиной веет от тебя на блудного сына отчизны! За теткой стоял с каменным лицом пограничный майор. Он как бы ничего и не видел, просто представлял здесь усталую, но все еще несговорчивую власть. По ходу движения группы вдоль стены стояли другие люди, военные и штатские, среди них одно лицо вдруг резко наехало на нашего героя. Оно поражало бледностью и экстатическим дрожанием глаз. То ли безумная гордость отражалась в них, то ли измучены они были страшными комплексами молодого глазоносца. Все в порядке, подумал Саша: сначала тетка, потом «человек из подполья», между ними майор, недвижный, как Урал.

Экспедиция фонда входила в здание. Довольно впечатляющая группа людей. Крохотный Пью в яркой «лунной» экипировке, тщательно подобранной для него Бернадеттой в детском магазине «Шворци-Морци». Сама раблезианская Гаргамель в драгоценных мехах, оживляемых торчащей головкой любимого Кукки. Енох Агасф в черной шляпе лондонского Сити и в тяжелом, донельзя советском пальто с каракулевым шалевым воротником. Сам возвышающийся над всеми президент с его огромным пеликаньим зобом, в котором как будто вместились все гуманитарные посулы раскаявшегося капиталиста. Ну, и прочие. Читатель легко может их увидеть без излишних описаний.