Новый сладостный стиль

Ситуация пока что вроде не давала оснований для таких предосторожностей. Первый приезд в декабре завершился полным успехом. Газеты и телевидение объявили американского магната другом и фанатиком российского просвещения. Встреча «корбахов» с кремлевским руководством вообще ошеломила телевизионно мыслящую страну. По одну сторону протокольного стола рядом с Горбачевым размещались Лигачев, Янаев, Лукьянов, все партийные шельмы в общем-то на одно лицо. По другую сторону сидела примечательная коллекция лиц, доселе не представавшая перед советским народом: некий лощеный юрист, который каждой своей улыбкой как бы приглашал партийцев не хитрить – все равно, мол, вскроем; рядом с ним какой-то загадочный аннамит, так цокающий языком, что Генка Янаев всякий раз вздрагивал; далее рыцарски независимый негр с отменным плечевым поясом, явно не из «Лумумбы»; потом некий старец сильно еврейской внешности, по слухам, крупнейший голливудский агент, однако взиравший на славян как бы из глубины иудейских веков, и, наконец, двое самых сногсшибательных – драгоценнейшая простигосподи с ударными маммариями, но в профессорском пенсне, и некий самый главный, крупнее всех богатырь, но не Илья Муромец, а как бы постаревший Тарзан. Далеко не многие телезрители догадывались, что перед ними персонажи нашего романа.

Переговоры завершились весьма благоприятно для обеих сторон. Советская сторона с пониманием отнеслась к желанию несоветской совершить полумиллиардное вливание долларов в погибающие отрасли социализма, а именно в науку, в образование, в здравоохранение, в печатное слово (спасение советских толстых журналов, этого бесценного ассета мировой словесности) и в искусство (субсидирование самоиспепелившегося совкино). Американская сторона получила разрешение на открытие в Москве своего филиала, для чего ей было сдано помещение на уровне мировых стандартов и за соответствующую цену в здании СЭВа, где крытые венгерской кожей кресла уже год пустовали после серии бодро проведенных «бархатных революций». Скажут – дорого, но ничего не поделаешь, рыночная экономика на подходе. Наконец проведена была серия банкетов, завершившаяся грандиозной презентацией фонда, на которую прибыли какие-то личности, вызывающие у москвичей ступорозное состояние: Стелла, Лука, Арсен, Мана и еще какие-то с двухсложными именами числом не менее двух дюжин. А этих-то кто приглашал, удивился АЯ. Оказалось, никто. Они приходят без приглашения, а если не приходят, делу конец.

Словом, все шло просто великолепно, если не считать странных намеков, что иногда всплывали в разговорах с официальными лицами. Вот, например, министр культуры, славный широкоскулый сибиряк, спрашивает, правда ли, что Фонд Корбахов несет в себе еврейскую идею? Стенли начинает ему с улыбкой, но всерьез рассказывать о «Заговоре сионских глупцов». Министр просвещенно улыбается в ответ, но потом говорит, что лучше бы эту специфику не выпячивать. Мы не сможем принимать ваши фонды, если эта специфика будет выпячиваться.

Это советские инстинкты работают, объяснил АЯ. Им дают деньги в открытом конверте, а они требуют в запечатанном. И никто особенно не благодарит за помощь, вы заметили, ребята? Многие из них по-старому думают, что капиталисты их вытянут при помощи той веревки, на которой они потом капиталистов повесят. Это их Ленин так учил, вставил Бен Дакуорт. Да здравствует 82-я десантная, воскликнул Алекс.

Однажды напросился к Стенли в старомодный люкс гостиницы «Националь» один развязный русский, который и в годы «холодной воды» постоянно ошивался в Штатах вроде как бы по делам какого-то искусства или по «борьбе за мир» – в общем, такой. А помнишь, Стенли, как мы у Сайруса-то, в теннис-то, неплохо, правда? Так вот это откуда! Из того места, «Где Мопса Мыли», неправительственный диалог. Тогда Норман Казенс призвал говорить с русскими. С ними надо говорить, говорить и говорить, и тогда они откажутся от злодейских планов. Говорили там в основном русские. Советы привозили целые кучи каких-то ученых, те выспренно врали и при первой возможности разбегались по окрестным торговым центрам. А этот вот ходил там независимо. Не помню, чтобы мы с ним играли в теннис, но помню, что он все время на что-то намекал, подмигивал, а то вдруг садился где-то там за клавиши и голосил что-то надрывное.

Теперь звучит как-то яснее. Дает понять, что был бы полезен в роли председателя московской группы фонда. Мелькают все эти имена с окончаниями на «ов-ова-ин-ина-енко-атский»; ну уж простите. Вытаскивает из сумочки книжечки, надписывает «For my deer frend Stenlu».[221] Второе «D» у него напоминает «Z», и тогда получается не так уж плохо, «deer frenz», то есть почти «исступленный олень Стинли». «Исступленный олень» засовывает в одну из книжечек палец. Сплошной текст каких-то антисталинских разоблачений. В жизни не стану читать такой сплошняк, пока это не «Моралии» Плутарха.