Новый сладостный стиль

Общественность Москвы вообще души в нем не чаяла. Знаешь, Сашка, сказал ему однажды старинный друг-музыкант, когда ты ходишь, как ни в чем не бывало после стольких лет исчезновения, публика начинает думать, что, может быть, не пропадем, как-нибудь выкарабкаемся, вон и Саша Корбах снова здесь. Увы, среди близкой публики было немало и предателей, в смысле тех, о которых он знал, что они предавали. Нередко такие, считая себя естественными реципиентами «корбаховских стипендий», направлялись к нему с распростертыми: «Саша, родной мой, ведь мы же у тебя свободе учились!»

Иногда он не выдерживал. Ну что ж ты, сволочь, лезешь ко мне? Ведь ты же знаешь, что я знаю. Ведь ты же требовал применить к ренегату Корбаху законы военного времени. Или другому: простите, достопочтенный, мои руки убираются за спину, они просто не хотят соприкасаться с десятью производителями доносов. Саша, побойся Бога, какими еще «десятью производителями доносов»? Да с вашими пальцами, сударь, если их у вас не одиннадцать. Отворачивался и от третьего, который столько раз в пьяных хлябях клялся в дружбе, а потом и сам писал отречения, и другим помогал формулировать. Ну, а вот с четвертым приходилось лицемерить, даже обмениваться театральными поцелуйчиками, уж слишком близкий был человек. Надо было делать вид, что не знаешь, как он после твоей высылки с гэбэшной подачи называл тебя Гапоном, и только лишь позволять себе иной раз заглянуть ему поглубже в глаза и подумать: неужели они всегда у тебя были такими нехорошими, мой добрый чудаковатый друг?

Все эти перелеты, суетные проблемы и дерганые эмоции проходили на фоне реальной драмы Москвы, чье население стояло в бесконечных очередях за «суповым набором», сиречь за мизерной кучкой гнилых костей, и месило снежную грязь с солью, и оглядывалось друг на дружку и на проходящего мимо Сашу Корбаха с немым, а то и с вопленным вопросом: что же с нами теперь будет?!

Подземные переходы под «Пушкой» все более становились зловещей кавернозной пещерой. Там мутноглазые панки с отвисшими задами утепленных джинсов пережидали зиму, анархисты и монархисты размахивали своими газетенками, похожими на свод правил городской бани, первые кооператоры из крошечных пещерок торговали каким-то желтковым пойлом с пальмой, бабы-ельцинистки, не скрываясь, разгуливали с портретами Бориса Николаевича на ватных грудях, читатели «Московских новостей» прокатывали коммуняк по всем перекатам русского языка: «Курвы позорные, обожрали нас, облевали, хуесосы, падлы, блядей наших за границей на компьютеры меняют!» Там вдруг ДС дерзновенно разворачивал трехцветное русское знамя и пер наверх, напролом, умирать за свободу на свежем воздухе, однако не умирал, но лишь пополнялся союзниками: «Долой красных!»

Бухарики и нажратые кодеином мочились в углах, но основная масса возбужденно гудела, как трюмный хор взбухающего восстания. Все были за литовцев: пусть живут как хотят! В городе разрасталась вторая власть, ВС РСФСР. Из двух кардинальных российских вопросов – что делать? и кто виноват? – второй уже был решен, но первый, раздувшись до гомерических размеров, выл под «Пушкой», как в аэродинамической трубе, гоготал издевательским эхом.

Пришло лето. Мерзости малость поубавилось. У девчат заголились коленки. Мысль временами стала отвлекаться от политики. АЯ продолжал курсировать через Атлантику и вдруг однажды залетел на «остров Крым», куда когда-то с подружками удирал отдохнуть от материкового большевизма.

Вот она и набережная Ялты с ее накатами и взлетами свободной стихии. Предметом шика в то лето была западная мягкая бутылка из-под пепси-колы. В нее наливают какой-нибудь домашний напиток и, прогуливаясь, сосут. Нет кораблей, нет туристов. Ленин по-прежнему тычет черную ладонь в голубизну. На телевизорах полковник Алкснис снисходительно дает понять, что ждать осталось недолго, скоро снова возьмут власть настоящие советские мужчины.

Клиенты фонда, профессора по легочным болезням, устроили шашлык на большой высоте, в бывшем партийном, ныне муниципальном заповеднике «Красный камень». Здесь эти мерзавцы истребляли народных оленей, объясняли хозяева американцам. Наслаждайтесь уникальным воздухом плоскогорья, в котором на кубический километр приходится всего два болезнетворных микроба. Саша Корбах стоял на краю Яйлы, что обрывалась гигантской отвесной скалой к морю. Два болезнетворных микроба витали над ним, пытаясь залететь в ноздри.

Волшебный Крым, там в прежни годы, как нынче, впрочем, как всегда, сквозь миндали неслись удоды, сквозь пальцы утекали годы, и старый шут, как друг свободы, молил: гори, моя звезда! И провожали пароходы совсем не так, как поезда.

В тот же вечер он улетел через Москву и Хельсинки в Лос-Архангельск, чтобы вернуться в Москву ранним утром 19 августа 1991 года.

2. Акция Москвы