Новый сладостный стиль

Теперь он стоял, сжимая кулачки в карманах обвисшего пиджака. Секунд становилось все меньше. Офицеры лежали, хоть и поднимали иногда головы, чтобы проверить, кто встал. Никто не вставал. Котофей с подоконника капал голубем на пол. Почему они так спокойно лежат, изнемогал Крючков. Они уверены, что даже Завхозовы не будут стрелять. Ну что ж, тогда конец всему. Не нажимать же отобранную у Михаила «ядерную кнопку»! Юрий Владимирович бы нажал. И Никита Сергеевич бы нажал. Больше никто бы не нажал. Леонид Ильич не нажал бы. Вот так вот и приходит распад в стальное тело социализма. Крякнув слегка, генерал Карпухин улегся рядом со своим личным составом.

– Предатели! – ярко, сильно, хорошим петухом воскликнул председатель КГБ и немедленно покинул помещение. Вслед за ним двинулись замы – Бубков, Буйцов, Буйнов, Брутков и Брусчатников, уже отягощенные заботой о своем будущем. Даже «альфисты», уж на что изощренный народ, не заметили, как исчез взвод самой личной охраны. На несостоявшемся месте казни брошены были сверхсекретные суперавтоматы, каждая пуля которых производит в организме цели миниатюрный атомный взрыв. Естественно, офицеры заинтересовались этим о.о., которое им недавно обещали, но еще не дали.

Между тем братья Завхозовы драпали уже вовсю. Надо было успеть «зачистить» квартиры: уничтожить партбилеты и пропуска, расплавить секретные бляхи, слить в унитаз яды. Также надо было быстро избавить данные квартиры от собственного присутствия. Что касается генералов, то они гулко удалялись по полустеклянным переходам среди секретной подмосковной хвои. Они уже не единожды растворялись во мраке, но всякий раз кот Котофей высвечивал им спины своим инфракрасным глазом. Для пущего символизма, Теофил, добавим, что полусъеденный котом голубь улетел восвояси.

Приблизительно в это же время, а может быть, на час-другой позже председатель Союза советских писателей С.В.Михалков присел в своей квартире к ультраяпонскому телевизору. Облаченный в кашемировый кардиган и верблюжьи шлепанцы, он стал смотреть гнусную, чтобы не сказать антисоветскую, программу CNN. Совсем неподалеку располагался дом С.В. от центра обозреваемых вражьим оком событий. Достаточно пересечь Садовое кольцо в том месте, где оно взбухает площадью Восстания, пройти мимо высотного дома, этого монумента сильной и щедрой власти, осветившей своим торжественным блеском молодую зрелость Михалкова, сделавшей его из сочинителя детских виршей первым пером государства, свернуть налево, и вот он – призраком славных тридцатых зиждится «Белый дом», крамола девяностых. Данное местожительство всегда казалось ему воплощением незыблемости, оплотом всей общесоюзной сути и вот закачалось.

Не понимая, что болтают развязные, но не лишенные женской привлекательности американские дикторши, С.В. взирал на колышащееся сонмище лиц, на колеблющиеся стяги белогвардейских знамен. Непостижимо, как удалось демократической банде продержаться всю ночь, второй уже день кряду бросать вызов здравому смыслу, тормозить обутое в броню колесо истории. Именно в поддержку здравого смысла подписали вчера секретари Союза писателей свое историческое заявление.

Вдруг пронзило Сергея Владимировича: подписать-то подписали, а вдруг просчитались? Вдруг нахлынет оттуда, от реки, толпа, пойдут по квартирам искать депутатов, лауреатов, с-с-с-сотрудников? Размышления старика были прерваны телефонным звонком. Звонил по всем статьям коллега, Кузнецов Феликс Федосьевич, наследник революционных демократов.

– Сергей, я тебе с улицы звоню… Ни с какой не с Воровской, а с Воровского. Есть важный разговор, ты не можешь выйти?

Со многими коллегами из секретариата Михалков был на короткой ноге, с Феликсом же его соединяло не только фасадное секретарское единство, но также и то зафасадное, глубинное «чувство локтя».

Он вышел как был в верблюжьих тапочках, которые тут же промокли. Грузная фигура профессора Кузнецова стояла под зонтом у чугунных ворот некогда надежной писательской усадьбы. Родная борода профессора выглядела, как криво надетая маскировка. Он прижался к Михалкову левым боком, сильно взял под руку, дохнул гнилью:

– Знаешь ли, Сережа, я всю ночь не спал, снимал с полок Ленина, Розанова, Блока. Мучили мысли о России, о том, что нас ждет впереди как этно-историческую данность; ты это понимаешь, конечно. Отчаянию Белого с его «Довольно, не жди, не надейся, рассейся, мой бедный народ» мы противопоставляем общеизвестную «степную кобылицу»; она донесет, она доскачет!

– К-к-короче, – сказал Михалков.