Новый сладостный стиль

Надо сказать, что Корбах за последнее время порядком сдружился с мексиканцем. Он казался ему воплощением латиноамериканского «магического реализма». Неуклюжий танец под тубу, эта маскировка народного притворства, казалось, вечно приплясывал в его лживых рыжих глазах, в обильной растительности лица, в большущих лапах акушера и пекаря. Габриель и в самом деле любил выпечь хлеб или выпростать в воздушную среду младенца из растянувшихся родовых путей своей жены, то есть из своих собственных родовых путей.

Нередко после общей смены они заваливались в «Ля Кукарачу» и угощались там, в саду, бараньими котлетами и кучей всевозможных перцев, сдабривая это дело галлонами холодной «Короны», от которой Габи все больше брюхатился, а Алекс все больше тощал. В последнее время мистер Заппатиста-твою-налево не позволял своему другу мистеру Факко-вульфо участвовать в расчете. Отстегивая доллары, он обнажал кустарники своих запястий, с которых свисали золотые браслеты и цепочки.

Александр засунул голову в пахнущий богатством автомобиль и сказал:

– Слушай, Габи, я влюблен, мне нужны деньги.

– Что она, не дает тебе без денег? – поинтересовался сеньор Лианоза.

– В этом роде, – кивнул Александр. – Я вижу, ты в последнее время разбогател; поделись секретом, как ты делаешь деньги?

Мексиканец некоторое время молча смотрел на русского, в глазах у него уже начинали разгораться вольфрамовые проволочки, эти предшественники крестьянских революций, но вдруг они погасли, и он разразился добродушным, хоть и не очень-то пасторальным хохотом:

– Ты и в самом деле заторчал на какой-то жопо-единице. Слушай, Габи Лианоза тебе ничего не может сказать, но как один человек искусства другому он может тебе посоветовать: задай тот же самый вопрос Араму.

Арам Тер-Айвазян по-прежнему сидел на высокой табуретке в кассовом боксе. Как всегда или еще больше, чем всегда, он был чрезвычайно серьезен и сдержан, ни дать ни взять член армянского кабинета в изгнании. Уже на подходе Алекс заметил то, на что раньше не обращал внимания: дымчатые очки «Порше», галстук «Версаче», часы «Картье». С таким добром человек сидит за кассой паркинга! Черт возьми, я тоже хочу в этот странный клуб богатых, и уж со мной-то Араму нужно поделиться секретом, ведь мы с ним немало водки выпили!

– Слушай, Арам, мне нужно сделать побольше башлей. Ты не можешь меня рекомендовать тем, кто знает, как это делается?

Арам был редким типом армянина: черная, как уголь, шевелюра и светлые устричные глаза. От корбаховского вопроса устрицы съежились, как будто под брызгами лимонного сока.

– А ты знаешь, что это опасно?

Корбах молча кивнул. Устрицы расширились и даже как бы подернулись перламутровой пленочкой дружелюбия.

– О’кей, друг, после полудня я тебя представлю важным людям, которые могут рассмотреть твою просьбу. Или могут не рассмотреть тебя в упор.

Душным дымчатым полднем – калифорнийское проклятье, ветер «Санта-Анна» начал свое внесезонное представление – Алекс и Арам прибыли в лос-анджелесский даунтаун, эту кучку небоскребов, торчащих из моря безархитектурных низких построек. Лифт одного из этих небоскребов поднял их на тридцать восьмой этаж. Упругий ковер, двери с медными ручками и табличками. На одной из них с неслыханно скромным достоинством значилось «Хорнхуф[135] и Бендер, лимитед». Поразительно красивая секретарша щедро улыбнулась посетителям.

– Хелло, Нэтали, – сказал Арам. – Мистер Хорнхуф нас ждет.

– Пожалуйста, присаживайтесь, джентльмены, – последовал чудеснейший ответ. Она пробормотала что-то мягкое и нежное в свою коммуникационную щель, потом встала и пошла к двери босса. Походка была само совершенство, просто-напросто ненавязчивая демонстрация всего самого великолепного.

Сквозь приоткрывшуюся дверь Корбах услышал знакомый голос, вопящий в телефонную трубку с такой дивной российской прогорклостью:

– А ты пошли его на хуй, Семен! Пусть сосет, манда чучмекская! – Мистер Хорнхуф оказался не кем иным, как активистом советского комсомола Тихомиром Буревятниковым.

Тих теперь витал над каньонами Лос-Анджелеса в роли некоего процветающего птеродактиля. Оторвался от совдепского рая и вот торчу, торчу неплохо, мужики! Лошадиная морда была покрыта теннисным загаром, общая картина впечатляла почти дейнековским тридцатых годов здоровьем, вот, правда, пальцы слегка дрожали из-за употребления разных сортов виски. После первой инвестиции, сделанной через ответсотрудника Завхозова, Энский, чрезвычайно довольный, стал посылать на счет Хорнхуфа электронные переводы Бог знает откуда – то из Гонконга, то из Макао – и быстро довел баланс до семизначных цифр. Активно используя щедрые вливания родины, Тих расширил и свой собственный специфический бизнес, доходы от которого, естественно, находились под другой крышей. Дружба дружбой, красная сволочь, а табачок врозь!