Новый свет

— Интересно, — обрадовался Шаров, — так вы говорите, что вас реабилитировали полностью?

— Я никогда открыто не подвергался репрессиям, — ответил спокойно Гегель. — Ни при жизни, ни после.

Просунулась голова Злыдня:

— Не хотять воны идти. Кажуть: нам ця философия дома обрыдла.

— А шо воны роблять?

— А сыдять на соломи и у домино с Каменюкой шпарят.

— Скажи, шоб зараз шли, — приказал Шаров, и Злыдень скрылся.

— Понимаете, — прошептал я на ухо Шарову, — Гегель нам отходы подсовывает из своей системы. Шаров всезнающе ухмыльнулся.

— Нет, товарищ Гегель, так дело не пойдет, давайте договоримся: или в мульки будем играть, или всерьез. Если всерьез, то выкладывайте свое зерно, и дело с концом.

Вошел Каменюка в тюбетейке, Спиноза в черной рваной фуфайке и Кант в зеленом камзоле с белым воротником, а за ними Сашко прошмыгнул, почему-то голый и бреднем обмотанный.

— Это и есть зерно моих педагогических воззрений, — отвечал между тем Гегель, как бы обращаясь к вошедшим.

— В чем именно, господин Гегель? — спросил Кант.

— Мне кажется, что я всегда развивал и вашу мысль: сначала надо укротить натуру ребенка, сломать своеволие, а потом уже формировать творческие свойства.

— Совершенно верно, — поддержал Кант. — Нет ничего выше долга и повиновения. Только долг и повиновение ведут к внутренней гармонии, к свободе.

— А как это сломать? — заинтересовался Шаров.

— Это очень легко достигается, во-первых, послушанием и прилежным выполнением обязанностей, затем — режим и строгое соблюдение правил. Первые три года ученик должен молчать и даже вопросов не задавать. Это еще покойный Пифагор знал.

— Опять шелуху сбывает, — подсказал я.

— Да не галдысь, — нервно ответил Шаров. — Дело человек говорит. Поразболталась у нас детвора. Послушайте, товарищ Гегель, — обратился Шаров к философу, — а вот мы всем дали парла — выходит, правильно поступили, по науке?

— Абсолютно правильно, — ответил философ. — Нельзя миновать авторитетную стадию. Ребенок должен пройти все стадии развития человечества.

— От пещерной обезьяны до варварства, а от варварства до современной цивилизации, так, что ли? — не выдержал я.

— Абсолютно верно, — ответил философ, — от пещерной обезьяны до цивилизации. Мне тут рассказали, что вытворяли ваши воспитанники на первых порах.

— Та хуже отих обезьян, не наче як из пещер выбигли, — поддакнул Злыдень.

— Де там обезьяны! Воны хоть на деревах спокойно сидять, а ци — ну прям архаровци, — это Каменюка в лад шаровской улыбке прошамкал, снимая тюбетейку.

— Вы не забудьте, что у Гегеля все с ног на голову поставлено, это подчеркивали основоположники, — решился припугнуть я Шарова. — Они, как раз когда краеугольные камни зарывали, предупреждали: Гегель — не наш человек, идеалист, что даже у Спинозы все вернее было.

— Спиноза — це той, шо у рваной фуфайке? — спросил Шаров.

— Да, — ответил я. — Гениальный философ.

— А чого он в таком рванье ходит? Може, выписать йому из склада тужурку, оту, шо мы для Злыдня купили?

— Бесполезно. Спиноза говорит, что наше бренное тело недостойно лучшего одеяния. Очень скромен. Как святой.

— Может быть, вы нам что-нибудь подскажете, Бенедикт Михайлович, — обратился к нему Шаров заискивающе.

— Охотно! — ответил Спиноза, рассматривая отшлифованную линзу.

— Вы документ у него спытайте, — сказала вдруг появившаяся голова Каменюки. — Там таке написано, шо страшно аж…

— Вот мое приписное свидетельство, — тихо сказал Спиноза, подавая Шарову огромный, свернутый вчетверо лист.

Шаров прочел на первой странице: «Предупреждаем вас, что никто не должен говорить с ним устно, ни письменно, ни оказывать ему какую-нибудь услугу, ни проживать с ним под одной крышей, ни стоять от него ближе, чем на четыре локтя, ни читать ничего составленного или написанного им». Подпись: «Святая еврейская община».

— Нам бы таки бумажки зробить, — предложил Каменюка.

— Ну и сатана же ты, Каменюка! — вырвалось у Злыдня.

— Знимать копию, копию знимать, — жужжал Каменюка. — И парла не надо буде робить, а дав от таку бумажку в зубы кому завгодно, и хай мыкается, як цей чертов Спиноза.

Завхозу не дали договорить: Эльба схватила Каменюку за обе штанины сразу и поволокла к двери.

— Не обращайте внимания, — сказал Шаров. — Для нас этот документ недействительный. Продолжайте, товарищ Спиноза. Тут уже были сделаны предложения: поснимать штаны и надавать как следует. Вы согласны?

— Вы меня ставите в трудную позицию, — ответил Спиноза. — Мне не хотелось бы обижать коллег, они слишком много сделали для науки, да и потом, у меня характер другой: я за те истины, которые очевидны, а не за те, которые надо расшифровывать.

— Вот понятно человек говорит, — восхищался Злыдень. — Бачили, яки у нього руки, работяга: не сидит без дела.

— Мой друг Лейбниц, — продолжал Спиноза, — как-то заметил, что если бы магнит был мыслящим, то он бы направление к северу считал единственным законом своей свободы.

— Очень точно сказано, — ответил Кант. — Я бы только добавил, что севером для человека является долг, великий всеобъемлющий долг.

Гегель горько усмехнулся.